— Ты понимаешь, что это не для меня, — говорил бывший сыщик, — но как ты хочешь, чтобы ко мне с должным уважением относились мои подданные и министры, соблюдая строжайшие требования этикета, без которого немыслим никакой царский престиж, — если ты не будешь подавать им примера, ты, который, в сущности, «ничто в государстве».

Ах, это ужасное слово! Именно то, что он был «ничто», страшно раздражало Парижанина. Но что мог он ответить на это, ведь сам же он отказался от всяких должностей, сам вначале внушил Гроляру эти самые взгляды, которые теперь слышал от него, сам, шутя, терся носом о большой палец его ноги, по обычаю мокиссов подходя к нему, и величал его своим Императором и Величеством.

— Что ты, издеваешься, что ли, надо мной? — спрашивал его Гроляр тогда, когда сознание собственного величия еще не успело вполне проникнуть в его мозг.

А Ланжале возражал ему.

— Разве ты не король? Разве не должен всякий воздавать тебе подобающие твоему сану почести? Что подумают о тебе твои подданные, если я буду относиться к тебе как к простому смертному, как к равному себе?

Все это говорил Ланжале своему приятелю, стараясь внушить ему свойственное монархам самообожание, и находил все это очень забавным; но теперь, когда ему приходилось осуществлять все это на деле, забава превратилась в досадную обязанность, которую он сам навязал себе.

Конечно, эти мелочи человеческого честолюбия не нарушали добрых отношений двух приятелей, особенно с той поры, как в душе Ланжале зародились честолюбивые замыслы.

«Если мне удастся основать могущественную империю, — думал он, — то, в сущности, я потружусь для себя же: ведь Гроляр намного старше меня, и я, без сомнения, буду его преемником!»

Таким образом весельчак и шутник Ланжале, хотевший превратить своего приятеля в балаганного короля, теперь уже не шутя начинал завидовать его положению короля с настоящим двором, царской стражей, неограниченной властью над своим народом, с целым штатом министров и армией, теперь уже достаточно дисциплинированной, чтобы считаться серьезной.

Но положение самого Ланжале при дворе было самое неопределенное, и это было неприятно для Парижанина; в конце концов он потребовал официального назначения главнокомандующим мокисской армией, подчиненным только особе короля и стоящим выше власти военного министра.

Гроляр охотно удовлетворил его требование, но при этом все-таки спросил его с загадочной усмешкой:

— Ты уже не довольствуешься ролью моего друга и тайного советника во всех государственных делах?

— Я готов отказаться от звания главнокомандующего, но только тогда ты должен будешь сам заняться своей армией, а я умываю руки: я никогда не любил играть роль пятого колеса в телеге!