Все тяжущиеся согласились на это предложение, и один из них начал рассказывать:

— Вы видите, я одет не очень роскошно, и это не только сегодня, так происходит уже давно. А отчего мой костюм пришел в такое расстройство, об этом я вам сейчас и расскажу.

Несколько лет тому назад наш сосед, купец, человек очень жалостливый до брахманов, подарил мне на одежду два куска полотна, самого тонкого, какой только видывали люди в нашем селении. Я их показывал всем своим знакомым, и все они диву давались, глядя на него. «Такой роскошный дар, — говорили все, — доказывает только, что ты творил много добрых дел при прежних твоих переселениях,[15] и это тебе воздаяние за те дела; в теперешней жизни тебе не за что бы и дарить, потому что ты слишком глуп».

Ну, я, конечно, благодарил приятелей за их доброе мнение и, прежде чем сделать одежду из этого полотна, я его вымыл, как следовало по обычаю, чтобы очистить его от прикосновений ткача и купца, людей низшей касты.

Для просушки я его повесил на дерево. И вот случилось, что под полотном, пока оно висело и сохло, прошла собака; я ее увидал, когда она уже прошла и отошла далеко, и не знал, коснулась она его или нет. Я спросил у своих детей, не видали ли они, как прошла собака, задела полотно или нет? Они сказали, что не заметили. Как тут быть? Я стал на четвереньки и держась так, чтобы быть ростом с собаку, прошел так под полотном, а сам и спрашиваю у детей: «Задел я за полотно или нет?» Они отвечают: «Нет!»

Я так обрадовался, что даже подпрыгнул от радости. Но тут мне вдруг вспомнилось, что ведь у собаки-то хвост, и что она его держала торчком и могла им задеть за полотно. Надо было, значит, снова сделать испытание с хвостом. Вот я прицепил себе на спину серп, а сам велел детям внимательно смотреть, как я буду проходить под полотном, задену его серпом или не задену. Дети и говорят, что на этот раз полотно было слегка задето.

Такая меня взяла досада, что я не помня себя, схватил полотно и разодрал его на тысячу клочков.

Скоро молва об этом разошлась среди соседей, и все начали меня стыдить и обзывать дураком.

«Ведь если бы даже полотно и было осквернено таким легким прикосновением, разве не мог ты прочитать над ним очистительные молитвы? — говорили мне. — Наконец, если уж ты считал его окончательно оскверненным, зачем же ты его рвал, отчего не отдал какому-нибудь бедняку шудре? Кто же после такой дурацкой выходки будет тебе дарить ткань на одежду?» И, увы, так оно и вышло. С тех пор, у кого не попрошу полотна, мне в ответ только хохочут да спрашивают: «Зачем тебе полотно? Чтобы изодрать его в клочья?»