— Совсем не жалко! Пей много. А так бросай не надо… Вода, понимай твоя, олтун будет…. По-русски, выходит, золото. Золото, понимай?

— Хороший ты человек, Токтогул, но скажу тебе одно: вода это вода, жидкость пустая, а до золота ей далеко.

— Ничего твоя не понимай! — В голосе Токтогула звучало осуждение. — Олтун много — золота много, а вода нет — помирай будет… Каракум без вода помирай! Человек помирай, верблюд помирай!

— Ладно, не разводи речи, слушать скучно.

Матвеев наклонился над долбленкой, зачерпнул ладонями, отпил чуть, а потом протер лицо, шею.

— Каракумы или Маракулы, как их ни называй, нам все едино. Суворовские солдаты через Альпы прошли, а мы степи одолеем запросто! Но коль по вашему закону воды жалко на умывание, то, шут с тобой, не буду ее трогать. Перетерпится!

Матвеев натянул на себя гимнастерку, застегнул все пуговицы… Солнце вставало над дальними краями лощины, его веселые теплые лучи побежали по земле. В редкой листве деревьев подали голоса птицы, послышалось и знакомое чириканье, вроде воробьиного. «Неужто воробей и сюды забрался? — удивился Матвеев. — Вот пустая птаха, всюду расселилась!»

Но сколько он ни искал глазами среди веток саксаульника, нигде не обнаружил знакомого воробья. А чириканье слышалось. Голос шел снизу. Матвеев стал смотреть на песок и вдруг увидел несколько юрких ящериц. Они шныряли стайкой и, как воробьи, чирикали. Матвеев не поверил на своим глазам, ни ушам. Не может быть такого, чтобы тварь ползучая по-птичьему разговаривала! Но прислушался и убедился: чирикают ящерицы. Он вспугнул их, и те, извиваясь, стремглав кинулись в разные стороны, и чириканье прекратилось.

— Черт-те что! — Матвеев покачал головой.

Он пошел дальше по саксаульнику. Из невысоких колючих кустов с шумом, хлопая крыльями, вылетел филин. Птица испуганно вертела своей головой, похожей на кошачью, и ее большие страшные желтые глаза, казалось, тоже вращались.

— Тьфу, сатана! — выругался Матвеев. — Дрыхал, нечисть, после ночного разбоя и всполошился.

Матвеев шугнул птицу. Он не любил ни филинов, ни сов. Что-то неприятное было в их облике.

Он шел по саксаульнику и думал о том, что если командир разрешит, то охота в этих краях будет неплохая. Матвеев вспомнил, как видел длинноногих косуль с белыми манишками на груди, которых Токтогул назвал «сайгаками». Они мчались, как ветер, прижав рога к спине и вытянувшись в стрелу.

Матвеев остановился.

— Ба, тут был настоящий разбой!

Под молодым саксаулом валялись перья. Серые и с черно-белыми полосками. И крупные косточки. Перья, скорее всего, принадлежали сойке. А кто же ее слопал?