Только с железнодорожниками, с рабочими депо, как и с портовиками, полковник не нашел пока общего языка. Они оказались далеко не такими покладистыми, как владельцы нефтяных промыслов и судоремонтных мастерских.

Проехали мимо арестантского дома — приземистого, длинного, угрюмого здания с маленькими окошками под самой крышей, забранными толстыми решетками. Он давно переполнен. По распоряжению Эссертона одну из старых барж срочно переоборудовали под плавучую тюрьму. Но в городе все равно не было спокойствия.

«Ветер с моря несет не столько прохладу, сколько большевистскую заразу, — думал Эссертон, — и каждый плебей пропитывается ею насквозь. Стрелять и вешать надо через одного — и не ошибемся!»

Он не только так думал, но именно так и поступал. На второй же день после приезда Эссертон, чтобы «смирить бунтовщиков и искоренить саботаж», распорядился погрузить в товарный вагон двадцать семь жителей города, подозреваемых в сочувствии большевикам, вывезти на глухую станцию Ячман и расстрелять.

4

4

В штабе, не заходя в кабинет, полковник поспешил во внутренний дворик. В приемной его уже давно ожидало десятка полтора посетителей — военных и гражданских. Разморенные жарой, они осаждали подтянутого адъютанта.

— Полковник занят, господа, — отбивался тот. — Очень важные дела.

Мимо приемной по коридору солдат пронес ворсистый оранжево-красный махровый халат, который обычно употребляют после купания. Увидев халат, посетители возмущенно зашептались, но вслух не выразили своего недовольства. Адъютант оставался непроницаемым. Не станет же он распространяться о том, что в эти часы полковник ежедневно принимает во внутреннем дворике ванну.

Звучно звякая шпорами, в приемную вошел офицер контрразведки Дикке. Невысокого роста, худощавый, гладко выбритый и напомаженный, перетянутый ремнями и картинно увешанный оружием. На поясе висел дагестанский кинжал в дорогих серебряных ножнах, в ногах путалась длинная кривая восточная сабля, а с другого бока свисал до колен кольт в полированной деревянной кобуре. Его недолюбливали за хвастовство и за глаза называли Храбрым Красавчиком.

— Где шеф? — небрежно спросил он адъютанта.

— Занят. — Адъютант невольно обратил внимание на его вспухшее левое ухо со следами укуса.

— Кто у него?

— Сам с собой, — ответил адъютант, закурив и выпуская длинную струю дыма. — Что у вас с ухом?

— Так, ерунда…

Адъютант знал, что Храбрый Красавчик имел право входить и без доклада, и потому даже не пошевелился, когда тот направился во внутренний дворик.

Эссертон плескался в чане, что был вкопан в землю возле беседки, его лицо светилось довольством. Он погружался с головой и выныривал, отдуваясь и фыркая, как старый морж. Конечно, полковник с удовольствием поплавал бы в Каспийском море, но он не решался на такой шаг. Не потому, что не умел плавать, наоборот, плавал Эссертон превосходно. Он просто опасался за свою жизнь. Мало ли что могут придумать фанатичные большевики! Так что приходится довольствоваться настоящей морской водой лишь в этом чане.