— Русскую душу не знаешь… Тройка! Цыгане! Хулиганы!

Лимм, которого научили по-русски:

— Ax ты, зукин зын комарински мужик…

— Урра! — вопил Хиврин. — Гениально, мистер. Я тебя еще научу… (Шепчет на ухо ему)… Понял? Повтори:..

Лимм болтает руками и ногами, визгливо хохочет.

На хмурой морде буфетчика выдавливается отсвет старорежимной улыбочки… Неподалеку от буфета, в углу, образованном тюками с шерстью и ящиками с московской мануфактурой, разговаривает небольшая группа. Здесь и давешний колхозник в сетке и хороших сапогах, и заросший мужик, но уже без дочери (она устроилась на ночь под зубьями, конных граблей), и батрак — болезненный мужик, и худощавый человек со светлыми усами полумесяцем, в синих штанах от прозодежды, и губастый парень в драном ватном пиджаке, и две неопределенные личности в худой одежонке, в рваных штиблетишках, — эти сидят на ящиках…

Указывая на них, рабочий (со светлыми усами полумесяцем) говорит, ни к кому в частности не обращаясь:

— Вот эти двое — самый вредный элемент… Я давно прислушиваюсь, — чего они шепчут, чего им надо. Там пошепчут, здесь пошепчут… От таких паразитов вся наша беда…

— А что ж рот-то затыкать? — вступается заросший мужик. — Ты, друг фабричный, всем бы приказал молчать… Губернатор, — портфель тебе под мышку…

Губастый парень засмеялся, будто у него лопнули губы. Рабочий строго — на него:

— Дурака-то и насмешил: вот и агитация…

— Агитаторы не мы: ты, друг фабричный, — говорит заросший мужик.

Губастый качнулся к рабочему, закричал со злобой:

— Ты скажи, сколько мне надо работать? Я еще молодой…

Заросший мужик:

— Ответь по своей науке-то…

Рабочий оглядел парня, мужика, ответил тихо, но важно:

— Всю жизнь…

— Сто лет работать, — пробасила одна из личностей, сидящих на ящиках, — плотный мужчина, лет пятидесяти, в рыбацкой соломенной шляпе.

— Правильный ответ, — обрадовался заросший мужик. — И за сто лет у них лаптей не наживешь…