Новоселов открыл полевую сумку, вынул фотографию, увеличенную со снимка 1945 года, положил перед Смирновым. Тот даже не прикоснулся к ней, отодвинулся даже, произнес с расстановкой:

— Не-го-дяй…

Галина Кронидовна растерянно посмотрела на гостя, стала торопливо одевать дочку.

— Не буду вам мешать. Погуляю с Маринкой.

Новоселов промолчал, возможно, не слышал того, что сказала Галина Кронидовна, обратился к Леониду Герасимовичу:

— Расскажите, почему — негодяй?

Смирнов собрался было говорить, но вдруг почувствовал — не может говорить. Не о чем. На самом деле, о чем он будет рассказывать вот этому молодому человеку, который слышал выстрелы, пожалуй, только в тире? О том, как он, Смирнов, вызвался прикрывать отход окруженцев, потому что оставшийся для этого старшина Алтынов был тяжело ранен, смертельно ранен? О том, что у старшины, как оказалось, не было даже царапины и этот старшина, бросив сержанта Смирнова, сбежал к врагу?

Ведь это слова, только слова! Чем он может их подтвердить? Да еще после газетной заметки Захарова? Куда как легче перевернуть все с ног на голову: не Смирнов стрелял в дезертира-предателя, а тот всадил пять пуль в трусливую спину Смирнова…

Вглядываясь в лицо Леонида Герасимовича, прихваченное тревожной и злой досадой, Юрий сердцем разгадал причину смятенного молчания. Достал из сумки другую фотографию — из тех, что обнаружили в трофейных документах. Здесь Алтынов в немецкой форме, с медалью на френче.

Вот этот снимок Леонид Герасимович взял в руки. После долгого рассматривания перевел тяжелый взгляд на чекиста.

— Расскажу… Теперь почему-то подумалось: вы не можете не поверить мне.

— Поверю, Леонид Герасимович, каждому вашему слову поверю, — покрутил головой, чтобы увидеть Галину Кронидовну. — Куда исчезла ваша супруга? Смертельно хочется чаю.

Разговор затянулся до рассвета. Меньше всего он касался Алтынова. Что о нем говорить? Смирнову на это хватило и десяти минут. Был ли в дивизии капитан Мидюшко, не ему, сержанту, знать, а что в артдивизионе не было, это — точно. Леонид Герасимович рассказывал о Маме-Симе, о белорусских друзьях, с которыми свела судьба в партизанском отряде.

Прощаясь, Новоселов сказал:

— Леонид Герасимович, заранее приношу извинения. В скором времени придется вас потревожить. Очной ставки с Алтыновым не миновать.

— К чему извинения. Ведь и мне не терпится поглядеть на него.

— Алтынов пока на свободе. Пусть все известное нам при нас и останется. Хорошо? А развеять легенду о его героизме предоставьте мне. Сделаю это незамедлительно через смоленских коллег.