Следы копыт были явственно видны на песке, и Савин не боялся сбиться. Но быстро идти не мог: мелко дрожали колени, и он все еще останавливался, чтобы перевести дыхание и выплюнуть липкую горячую слюну.

Часа через два он споткнулся обо что-то и упал. Он не помнил, как поднялся снова: перед глазами вертелись какие-то зеленые и оранжевые круги. Приглядевшись, увидел выпирающуюся из песка кость: наверно, когда-то в этих местах пролегала караванная тропа, от жары падали мертвыми даже выносливые верблюды…

Потом Савин отыскал следы и снова пошел, тяжело переставляя ноги. Все это было, как в плохом сне, когда хочешь проснуться и не можешь. Ему трудно было поднять голову, и он смотрел вниз, на четкие отпечатки лошадиных копыт.

Все-таки он поднял голову. Впереди что-то чернело. Вытерев рукавом пот, заливающий глаза, он увидел лежащую лошадь. Зубы у нее были неестественно оскалены, а огромный вздувшийся живот то поднимался, то опускался, как кузнечные мехи. Савин сразу же упал в песок, целясь в ту сторону: наверно, нарушители затаились за павшим конем. Но сколько он ни глядел, ничего не было видно, кроме загнанной хрипящей лошади. Осторожно, стороной он приблизился к ней: оттуда начинались две пары человеческих следов.

И сразу же Савину стало легче. Значит, и им, двоим, придется идти пешком, и хотя у них наверняка есть с собой вода, полтораста километров до ближних кишлаков пройти не так-то уж просто. Он нисколько не сомневался в том, что сам сможет идти за ними все эти полтораста километров, хотя на самом деле он не осилил бы и пятой части этого расстояния.

А тревожной группы все не было. Савин уже стал сомневаться в том, действительно ли он видел облачко пыли на горизонте или это ему померещилось. Может быть, на заставе не заметили ракет, которые он выпустил? Но все равно, и в таком случае их должны были хватиться часа через полтора-два.

Уже наступал вечер, а он все шел и шел. Со стороны это выглядело, наверно, диковинно: голая степь — и один-единственный, шатающийся из стороны в сторону человек с карабином в опущенной руке…

Солнце палило нещадно, и Савин поймал себя на мысли, что ему хочется лечь, спрятать куда-нибудь обожженное лицо и дождаться ночи. Но тут же припомнилась поговорка, которую часто любил повторять на занятиях начальник заставы: в пустыне так бывает: ляжешь — уснешь, уснешь — не встанешь, не встанешь — орлы сыты будут.

Он догнал их. Он не знал, сколько прошел по этой проклятой полупустыне, но все-таки он увидел их наконец. Те тоже шли, пошатываясь, как пьяные. И когда Савин выстрелил, оба упали. Только один сразу, а другой прошел еще шагов десять, зашатался сильнее и ткнулся лицом в раскаленный песок. «Второго живьем, — подумал Савин. — Только живьем…»