Бедное дитя. Одно только и может быть утешение для его родни, что погиб он в борьбе с «неверными». Это значит многое. Это значит, что его душа уже находится на полдороги к «вечному блаженству» на небе. Жалко его, вполне мог бы стать уважаемым пастухом или строителем. Но кто-то дал ему в руки автомат…

Когда я подошел совсем близко, я заглянул ему в лицо. Теперь, по свидетельству специалистов и испытавших такое потрясение, он должен будет все время мне сниться. Не давать мне спокойно уснуть, будить среди ночи. Заманивать меня в потаённые жуткие углы и уже там, давить меня книжным шкафом…

Глаза у него были открыты и смотрели на меня в полном недоумении, как бы спрашивая «что ж ты, гадкий дядя, пришел на мою землю и меня убил? За что?».

На всякий случай, ему ответил: «Чтобы ты меня, сынок, первым не убил. Здесь уж не до сантиментов. Кто первый тот и жив. А кто опоздал, того по мусульманскому обычаю, похоронят в день смерти, до захода солнца».

Я еще раз всмотрелся, чтобы не забыть. Красивые детские темно-карие глаза. Когда тело начало остывать, я обратил внимание на то, что глаза стали удивительным образом светлеть и приобретать молочно-кофейный цвет.

Еще я обратил внимание на его штанишки. Сшитые из грубой мешковины они едва до щиколоток закрывали его маленькие покрытые цыпками ступни…

А еще…

Я готов был долго стоять, на этой странной для меня улице, с двух сторон окруженной высокими глиняными стенами и смотреть на мертвого ребенка, на лежащий рядом с ним китайским автоматом… На его разбросанные в разные стороны руки и ноги… На небольшую струйку крови, вытекшую из пулевого отверстия и тут же застывшую…

Кто-то взял меня за локоть. Я оглянулся. Коля Рысак, мой крестник. Стасик Терминатор… Стасушка… Он стоял у меня за спиной и с беспокойством осматривал спину, потом грудь, потом…

— Как ты? Ранен? — тормошил он меня, пытаясь отыскать в бронекаске пулевое отверстие.