— Ну, снова пошло-поехало! — радостно воскликнул подполковник Чанов и отложил газету.

Толкунов сел в кровати, подмостив под спину подушку, и спросил:

— Чему радуетесь, подполковник?

Лейтенант Мамаладзе, стоявший посередине палаты, опершись на костыли, возмутился, но радость так и распирала его:

— Послушай, как так, он еще не знает последних сообщений! Пехота пошла, понимаешь, а танки поехали, дошло? Наше новое наступление в Польше, бои на Сандомирском плацдарме... А там до рейха — тьфу, рукой подать.

Толкунов, забыв про боль в плече, резко повернулся к подполковнику.

— Он не врет, Семен Семенович? — спросил он.

— Конечно, Мамаладзе — трепло, — прищурился тот. — Но сейчас все точно.

— Послушай, да-арагой, — поднял костыль лейтенант, — шпионы тебя не добили, добью я, ты знаешь, что такое восточный характер?

Толкунов поднялся с кровати, шагнул к Мамаладзе.

— Давай бей... — махнул здоровой рукой. — За такую прекрасную новость все вытерплю.

Мамаладзе хотел что-то сказать, прыгнул на одной ноге к кровати, но подполковник поднял руку, умеряя его пыл, и покачал головой, давая понять, чтоб не тревожил Толкунова, — капитан лишь третий день в госпитале, рана, правда, не очень серьезная, но болезненная, и он нуждается в покое.

Лейтенант закружился по палате, беззвучно, одними губами напевая что-то, потом подхватил костыли и заковылял к выходу — эмоции хотелось поскорее выплеснуть, его натура жаждала общества.

А Толкунов лежал с закрытыми глазами — боль снова отпустила его, плечо лишь чуть-чуть ныло, вроде как после пчелиного укуса. Думал: началось новое наступление, их армия двинется вперед, конечно, передовые части уже смяли гитлеровскую оборону, скоро подтянутся и тылы, возможно, хозяйство Карего снялось с места...

Нет, решил, Бобренок обязательно забежал бы к нему, что бы ни случилось. Он вчера принес сумку с фруктами.

Вспомнив Бобренка, капитан ощутил прилив грусти. Сейчас, во время наступления, у контрразведчиков работы по горло, а он валяется в кровати. Профессор сказал: не меньше месяца лежать. Глупости, он не может позволить себе отлеживаться тут целый месяц. Десяти дней хватит, лишь бы только отступила предательская слабость и из глаз не сыпались искры при малейшем неосторожном движении.

Толкунов вытянулся на кровати. Теперь — спокойствие, да, спокойствие — лучшее лекарство. Он знает это четко, не первый раз в госпитале. Профессора ориентируются, так сказать, на обычного среднего человека, а у него организм особый. Десяти дней отдыха и нормального питания ему достаточно.

Толкунов успокоился на том, что, в конце концов, он может позволить себе кратковременный отдых: они с Бобренком выполнили задание. Майор рассказал ему, что Сороку и машиниста из Стрыя, кажется, его фамилия Иванцив, арестовали, обезврежена вся львовская резидентура, не взяли только сцепщика Рубаса, но черт с ним, его дело передали территориалам — никуда не денется.