Первое время, с секунды на секунду ожидая выстрела, Назарка цепенел, стискивал зубы и в душе осуждал Чухломина за вспыльчивость и невоздержанность. Ему стоило усилий, сохраняя невозмутимый вид, не вмешиваться в допрос.

Впрочем, дальше угроз председатель Чека не шел и даже пальцем не трогал пленных. Новый командующий войсками края, как только вступил в должность, категорически запретил чинить произвол, допускать беззаконие. Виновных должен судить только революционный трибунал от имени народа.

Однажды допрос ярого белобандита тоже закончился безрезультатно. Рассыпая табак, Чухломин прыгающими пальцами свертывал папиросу. Трубку он куда-то засунул. Назарка заметил:

— Петр Маркович, почему так? Вы сердитесь, кричите, а они молчат!

— Знаю я свою слабину, Никифоров, да ничего поделать с собой не могу — нервишки! — сокрушенно вздохнул Чухломин.

Собрались домой. С иссиня-черного неба в верхний переплет окна заглядывала серебряная кривулина вновь народившегося месяца. Остальное пространство густо засеяли угольки-звезды. Похоже было, что там, вверху, дул свежий ветер, раздувая далекие огоньки.

Назарка у входа поджидал Чухломина. Тот неторопливо застегнул на тужурке пуговицы, обвел взглядом комнату — не оставил ли чего — и задул лампу.

— А почему ты, Никифоров, все время сторонним наблюдателем? Протоколистом да переводчиком хочешь заделаться? — неожиданно спросил он. — Непорядок. Завтра же поручу тебе вести самостоятельно допрос!

Окно в комнате Синицына светилось, и Назарка завернул к нему. Последнее время все было недосуг повидать секретаря ячейки.

— Чистая беда! — в ответ на приветствие посетовал Христофор. — Дела по горло. Успевай только разворачивайся, Верно, в городе девушки выручают, а вот по наслегам некого направить... Ты бы послал девчат? — Назарка улыбнулся и отрицательно качнул головой. — Сам никуда не намечаешь? — продолжал расспрашивать Синицын, придвигаясь вплотную к собеседнику.

— Самому хочется поехать, да некогда, секретарь!

— Чухломин?

— Он.

— Понятно. Борьба с контрой, с гидрой мирового капитализма... Никакой скидки! Полная непримиримость! — Христофор почмокал толстыми губами, поскреб карандашом за ухом и раздумчиво произнес, щуря глаза на узкое жальце пламени в лампе: — Сложный он человек. Врага Советской власти не колеблясь пристрелит, своему за ошибку спуску не даст и себе послабления не разрешает... Почитай, всю свою получку приказал детям самых бедных делить. Себе малую толику, только-только на хлеб оставил. Никаких излишеств. Кремневый характер!.. Я бы так, пожалуй, не смог, — помолчав, признался он. — Революционной закваски во мне маловато. Большевиком быть не просто. Не каждому это дано. Жалость к прошлому из себя еще не вытравил. С некоторыми пережитками мирюсь, пожрать люблю... На заседание ячейки-то придешь? — не дождавшись Назаркиного ответа, поинтересовался Синицын.