Иногда мама называла меня этим именем, сокращенным от ”Авраам”.
– Я Ибрагим, мама.
– Ави, этот человек должен был стать твоим отцом.
– Мама, мой отец Махмуд Шихаби.
– А должен был стать – он. Именно твоим – твоим и Ахмеда. Потому, что мои сыновья – вы.
– А Мазуз и Анис?
Она не ответила. Она отвернулась. Она провела в молчании минуты две, вслушиваясь во что-то, одной лишь ей ведомое.
– Помни всегда, Авраам. Мы – евреи.
Я почувствовал, что моя мать в этом мире надолго не задержится.
* * *
Мазуза мы не видели больше месяца. Мы даже не могли добиться от военных властей, чтобы нам сообщили о его состоянии или о том, какие обвинения против него выдвинуты. Отец нанял адвоката, одного из лучших в Мадине, за четыреста пятьдесят доларов. В соответствии с установленным порядком к Мазузу был допущен представитель Красного креста, и, наконец, состоялось свидание. Я не ходил на него. Не знаю, почему. Были отец и сестры. Аниса не брали – во-первых, боялись, что он натворит там что-нибудь, и у нас будут неприятности, во-вторых, папа прекрасно знал, во что его втянул Мазуз, и не хотел, чтобы он лишний раз светился в полиции. Одно дело фотоснимки Аниса – они у евреев, конечно же, есть – а другое – живьем, так сказать. Чем меньше народу его знают в лицо, а не по фотографии, тем лучше.
Когда отец вернулся, я спросил:
– Ну, как он выглядит?
– Бледненький, – коротко ответил отец.
Впоследствии выяснилось, что на допросах его раздевали донага и обливали холодной водой. Бить, правда, не били. Допросы велись на уровне:
– Расскажи нам, что ты сделал?
– Я ничего не сделал.
– Расскажи нам, что ты сделал.
– О чем мне рассказывать? Я ничего не знаю.
В конце концов, единственное обвинение, которое удалось на него повесить, было «