Многие мои миниатюры родились именно от портрета.

Толчком к написанию романа «Три возраста Окини-сан» явилась репродукция картины, на которой изображена юная прекрасная японка, одетая в красочное кимоно. Потом уже мне попали в руки и фотоснимки самой Окини-сан. Да и окончание романа, завершающегося трагической гибелью героев, было подсказано мне японской гравюрой, на которой изображены мужчина и женщина, бросающиеся, обнявшись, в море. Таков был старинный японский обычай кончать неудачно сложившуюся жизнь.

Ну и, наконец, портретное собрание помогает расслабиться, отдохнуть. Когда мне становится совсем невмоготу за письменным столом, я перехожу в другую комнату и начинаю рассматривать портреты. Это создает какое-то особое настроение, будит мысль и чувство, восстанавливает душевные и физические силы. И можно опять садиться за письменный стол.

Моя жизнь сложилась так, что лучшие годы я отдал флоту, ночным вахтам. И потому, наверное, и в литературной своей работе я так полюбил ночь. Вот уже на протяжении четырех десятилетий я — ночной житель, а мой рабочий день — это ночь. Как бы я себя плохо ни чувствовал, но часам к 9—10 вечера я иду к письменному столу. К полуночи я уже работаю в полную силу, и этого «накала» хватает часов до четырех-пяти утра, после чего я плотно обедаю. Около семи часов я заканчиваю писать и, что-то почитав, подумав о работе на завтра, приготовив нужные материалы, ложусь спать. Дневной сон действует на меня более освежающе, чем ночной. Вечером все повторяется сначала.

Смолоду я писал автоматической ручкой, потом появилась машинка, и я стал сразу же отстукивать текст на ней. Потом отказался и от такого способа работы. Уже много лет пишу обычной ручкой, макая ее в чернильницу. Если вижу, что текст «вытанцовывается», переношу его на машинку. Это у меня еще одна возможность что-то подправить, прояснить, прописать, подредактировать. Все свои романы — все до одного — перепечатал самостоятельно, без машинистки.

Я так или иначе работаю каждый день. Иногда по десять часов, иногда по четырнадцать, а иногда, когда чувствую, что «пошло», — и больше. Заканчивая роман «Пером и шпагой», я просидел за столом, практически не поднимаясь, более двух суток, написав за это время два с половиной авторских листа. Но я отнюдь не являюсь сторонником довольно распространенной теории «ни дня без строчки». Есть что-то от графоманства в подобном ежедневном писании. Так, в лучшем случае, можно наработать профессионализм. А ведь в творчестве должен быть и период накопления, и осмысления, какие-то душевные терзания, наконец. Я за труд, но, к сожалению, часто вижу результаты труда в бездарнейших книгах, которые не хочется читать.