— Гляди, кажется, надвигается гроза, — сказал Кравченко.

И в самом деле, небо заволокли клубящиеся аспидно-черные облака, слышались далекие раскаты грома.

— Разведчики должны порубить или столкнуть в воду все лодки, на которых переправились белые, — сказал Щетинкин. — Вот тогда можно рассчитывать на полную победу.

Вечером при вспышках молний цепи партизан с криками «ура» пошли в атаку. Ожесточенный бой завязался в разных концах Белоцарска. Ураганный огонь пулеметов, орудий и винтовок заглушал раскаты грома. Слышались стоны раненых, ржание коней, звон шашек.

На коне появился Щетинкин, он прорубался шашкой сквозь сомкнутый строй бологовцев. Белые отходили к Енисею. Триста новобранцев сдались в плен партизанам.

Ночную темь прорвал крик раненого Бологова:

— Лодки! Где лодки?

Казачьи сотни бросались в воду в сомкнутом строю, пехота цеплялась за лошадей, пытаясь плыть под огнем. Но быстрые воды Енисея поглощали людей и лошадей.

Внезапно наступила тишина.

Полыхали на горизонте далекие зарницы.

Васса Щетинкина сидела на камне с Шуркой на руках и девочками. Берегом Енисея шел Щетинкин. Лицо его было черно от пороховой копоти и грязи, глаза блуждали по сторонам.

— Васса, Васса! Клава, Надя! — иногда кричал он.

И почти наткнулся на Вассу.

— Васена!..

Она подняла голову, молча посмотрела на него. У нее были воспаленные, измученные тревогой глаза.

Щетинкин взял Шурика, прижал к груди.

— Живы!

— Дети хотят есть и пить, — сказала Васса. — Я ничего не слышу. В ушах звенит. Нас чуть не накрыло снарядом.

— Это пройдет, Васса, пройдет. Дорогие вы мои! Слушай, Васса: мы их разбили. Разбили! Завтра выступаем в Минусинск.

В Белоцарске появился отряд монгольских цириков во главе с Хатан Батором-ван Максаржавом. Максаржав легко сошел с лошади, остановился напротив Щетинкина, Кравченко и Уланова, протянул им голубые шелковые хадаки[2].