— Петр Ефимович, возьмите меня с собой! Замаялся я на мирной работе.

— Да как же я тебя возьму, Иванов, ежели ты уполномоченный? — хитро улыбнулся Щетинкин.

— А вы меня призовите на военную службу.

Щетинкин рассмеялся.

— Уговорил. У меня на руках специальный мандат-предписание: собрать всех бывших партизан в отряд. А этот наш отряд поступит в распоряжение командующего корпусом. Ну, а меня назначили начальником и военкомом этого отдельного красного добровольческого отряда.

— Значит, и я?

— А тебя, Иванов, назначаю начальником штаба отряда. Собирай народ!

— Можно считать, что я уже приступил к исполнению служебных обязанностей?

— Можно.

— А правда, Петр Ефимович, что вы на съезде с Ильичем разговаривали?

— Святая правда, Иванов. Ленин очень интересовался партизанским движением в Сибири. И о нас он слышал. Благодарил…

Иванов в тот же день созвал всех бывших ачинских партизан.

В Маймачене на полигоне шли строевые занятия с монгольскими цириками. У каждого цирика на шапке алела звездочка. Занятия проводил высокий, стройный монгол с умным, строгим лицом. Звали его Сухэ-Батор. Это имя в последнее время приобретало все большую известность. Сухэ-Батору недавно исполнилось двадцать восемь лет, он был полон огня, энергии. Угнетенные стран Дальнего Востока видели в нем вождя монгольской революции, решительного, преисполненного государственной мудрости. На нем был обыкновенный халат, остроносые гутулы, белый шлем джанджина[3] с красной звездой.

К Сухэ-Батору подвели лошадь, он легко вскочил в узкое монгольское седло. На полном скаку преодолевал барьеры, рассекал одним ударом шашки глиняное чучело.

На колоде сидел Щетинкин, курил самокрутку, наблюдал за Сухэ-Батором и улыбался. Сухэ-Батор спрыгнул на землю и, разгоряченный, сказал цирикам:

— Так нужно рубить белого барона Унгерна!

Послышался дружный смех.

Со стороны городка появился всадник. Это был сын Максаржава Сундуй-Сурэн. Он остановился около Сухэ-Батора, сошел с седла.

— Здравствуй, Сухэ-Батор!