Линкольн вез с собой не много вещей: его багаж состоял из маленького кожаного чемодана, в котором лежали несколько комплектов белья, пистолет, запасная шляпа-котелок, Библия и еще пара книг. Он помог своей тучной соседке спустить чемоданы с багажной полки на пол и, с трудом подбирая испанские слова, попрощался с ней. Затем очень медленно и долго продвигался к выходу из вагона: коридор был до отказа забит пассажирами. И лишь ступив на перрон, он наконец подумал о том, что будет делать, если его друг по какой-либо причине не получил телеграммы и, соответственно, не встретит его здесь, на вокзале.

Люди сновали по перрону. Эта сутолока напомнила Линкольну Нью-Йорк. Усмехнувшись, он достал сигарету, закурил и решил направиться в здание вокзала: его то и дело ненарочно толкали то с одной, то с другой стороны протискивающиеся по переполненному перрону люди, и было трудно стоять и спокойно ждать среди такой толкотни. Пройдя с полсотни метров, он увидел человека, явно выделявшегося в толпе высоким ростом. Этот импозантный мужчина был одет в серый, в очень тонкую полоску, костюм английского покроя, белоснежную рубашку и короткий черный галстук. Головного убора на его голове не было, и в зачесанной назад шевелюре отдельные иссиня-черные пряди резко контрастировали с уже поседевшими волосами. Его черные глаза смотрели поверх голов движущихся перед ним людей, выискивая кого-то в толпе. Полные губы мужчины растянулись в улыбке, отчего у него на щеках появились ямочки, – он увидел Линкольна, подняв правую руку, помахал ею и пошел навстречу другу. Подойдя вплотную, мужчина крепко обнял прибывшего. Это был не кто иной, как Геркулес Гусман Фокс – тот самый Геркулес Гусман Фокс, вместе с которым пятнадцать лет назад в Гаване Линкольн поучаствовал в одной большой авантюре. Прошедшие полтора десятка лет почти не отразились на Фоксе: сейчас он выглядел намного лучше, чем тогда в Гаване, у него под глазами уже не было темных кругов, а от его гладко выбритого лица исходил приятный запах французского одеколона.

– Ну здравствуйте, Джордж Линкольн, – сказал Фокс, от волнения произнося слова торжественно-напыщенным тоном.

– Друг мой Геркулес, климат Мадрида действует на вас благотворнее, чем климат Гаваны. У вас улучшился цвет лица.

– А как он улучшился у вас! – усмехнулся испанец.

Линкольну тут же припомнилась склонность его друга к сарказму.

– Мой цвет лица – всегда один и тот же, – сказал, добродушно улыбнувшись, чернокожий американец.

– Вы, должно быть, устали. Испанские поезда не отличаются комфортом. Вы ехали первым классом?