— Всё! Ждём твоей команды, — прозвучал твёрдый голос Тизена.

— Хорошо. — Вальтер положил рацию на стол.

После очередного разговора со стадионом Юзеф понял, что его переговоры со службой безопасности ни к чему не приведут. Когда Абдель-Керим отправлял его сюда, то перед самым отъездом у них была долгая беседа. Абдель-Керим сказал тогда: — «Если в переговоры вмешается служба безопасности, а это неизбежно, то действовать надо быстро и жёстко. Они не понимают языка дипломатии. Это не их работа. Они должны или обезвредить нас, или уничтожить. Другого не дано. Поэтому, как только разговор начнётся о сроках выполнения наших требований, можешь начинать действовать. Мы никогда не просим ничего не выполнимого — Аллах свидетель, но нас всегда обманывали лживыми словами. Мы слишком доверчивы. Вы посланы туда, как воины Аллаха и должны вести себя и действовать как истинные его слуги. Но и лишних смертей нам не надо. За них нам тоже придётся отвечать перед всевышнем. Вам поможет Хамади. Он будет у Хабиба в Испании, но связь будет держать с вами, обоими». Но Хамади на связь почему-то не вышел, а Хабиб сообщил, что у него неприятности с местными. И сейчас он не знал, что делать. Вот уже второй час колесил по городу, не давая себя засечь. Машину, взятую напрокат, оставил на стоянке и пересел в директорский «Фольксваген». Ещё перед отъездом он договорился с ним, что тот оставит ему свою машину. И сейчас она была превращена им в управляемую торпеду с многокилограммовым зарядом. Это должно было стать его прощальным посланием на несговорчивость врагов и апофеозом его жизни на этой земле.

Он остановился у телефона-автомата. У него вдруг появилось желание переговорить с Гамбургом. Ведь в случае неудачи, он должен был прибыть туда и на какое-то время раствориться там в многотысячной толпе таких же выходцев из Азии, Африки и ещё бог знает откуда. Однако оператор телефонной сети ответил, что данный телефон заблокирован. Услышав это, он медленно повесил трубку и продолжал стоять перед телефоном, боясь оторвать от неё руку. Он вдруг внутренне почувствовал, как наступает минута слабости, испуга и отчаяния.

Отойдя несколько шагов от телефона, Юзеф остановился и огляделся. Ему начало казаться, что все вокруг пристально смотрят ему вслед. Сейчас вдруг появились сомнения в том, что правильно ли он понял смысл всего сказанного ему на том конце провода, на стадионе. Он не так хорошо знал немецкий язык, чтобы уловить все нюансы этих переговоров. Ведь их должен был вести Хамади из самой Барселоны, а он лишь должен был контролировать действия своих подопечных. Во время своей последней встречи с Абдель-Керимом на его вилле в Бейруте, он случайно подслушал разговор самого Абдель-Керима с Хамади. Разговор шёл о каких-то требованиях к властям во время проведения акций. Но тогда он ещё не знал о чём идёт речь, да особо и не интересовался этим. Это было не принято среди людей такого положения. Лишь в последствии Хамади несколькими фразами обмолвился об этих требованиях, да и то без упоминания конкретных участников. Но когда Хамади не стал отвечать на его звонки, он понял, что что-то идёт не так. Звонить в Бейрут ему было запрещено. Обратного хода операция не предусматривала. Но тогда, уже через сутки, первые волнения улеглись и он почувствовал себя спокойнее и увереннее. Сейчас он был хозяином положения, хотя и не представлял, как вести себя в эти оставшихся два дня. Это льстило ему все эти дни вплоть до начала второго тайма футбольного матча на этом стадионе. До этого он чувствовал себя, как говорил ему Абдель-Керим, вершителем мщения во имя справедливости. Но молчание Гамбурга вдруг резко поменяло чувство на восприятие. Он только сейчас понял, что у него нет пути возврата. Такое уже бывало с ним — и когда тренировался в Судане, и когда воевал в Афганистане против американцев, а ещё раньше и против русских. В тот момент чувство мести управляло страхом от увиденного, когда вдруг из-за гор внезапно прилетали ракеты, самолёты и на месте лагеря оставалась чёрная, выжженная земля с торчащими из неё обломками машин, оружия и человеческих костей. Всё это было сейчас у него перед глазами и где-то там, внутри, маленьким, жалостливым червячком зашевелился страх. Нет, не за жизнь, а страх перед мучениями, когда смерть вроде бы и махнула своим опахалом над тобой, но в последний момент передумала и отступила. И тогда наступали долгие времена мук израненного тела и души. Он видел и это. Желание быстрой смерти было тогда единственным. Но тогда рядом были такие же, как он и всё это быстро проходило. Бессилие, замешанное верой с бесстрашием и отчаянием, делало их сумасшедшими и жестокими, не знающими цену ни собственной, ни чужой жизни. Вот и сейчас ему расхотелось разговаривать о каких-то сроках, деньгах, зрителях. Страх ещё не успел овладеть его умом, он лишь чуть прикоснулся к сердцу. Решение пришло мгновенно. Он должен прорваться к стадиону, увидеть стоявшие наготове машины и сделать то, ради чего они появились в этой стране.