Мы втроем выбрались на воздух. После душной атмосферы подвала февральский морозец приятно щекотал ноздри, наполнял мышцы силой. Даже боль в пояснице почти утихла. Но тут задул легкий ветерок, и нас тут же накрыл удушливый запах горелого пластика. На западе продолжало полыхать, на севере, за рекой — тоже. Отдаленная стрельба не утихала ни на секунду, заглушая собой все прочие звуки, откуда-то доносился исступленный нечеловеческий вой. Внезапно стало еще темнее: погасли последние электрические лампы. Теперь город освещался только огнем пожаров.

— Подстанцию грохнули, — пробормотал Дмитрий Семенович. На его глазах я изумлением увидел выступившие слезы. — Что ж вы делаете, нелюди… Эх, Младов, Младов… Родина моя малая. При фашистах такого не было.

— Если ты хотел врагов, кто же тебе смел отказать… — вполголоса вторил ему Лев.

— Мы не хотели врагов, — возразил старый хирург. — Они сами пришли. Ладно, некогда гутарить, выступаем. Жаль, оружия маловато…

Сразу за зданием основного корпуса больницы располагался обширный пустырь, тянущийся до самой Волги. Именно этим путем эвакуировался персонал вместе с «ходячими» больными. Мы же разошлись в разные стороны: я направо, к уже знакомой ограде, через которую не так давно относительно успешно перелезал, Дмитрий Семенович — таким же путем, но налево. Лев остался караулить у входа в подвал. Он был вооружен лишь тяжелым пожарным топором, так что в гипотетической перестрелке мог послужить разве что в роли принимающего огонь на себя. Или живого щита. Но ни того, ни другого, к счастью, не требовалось — у нас все было продумано. Вроде бы.

Я быстро преодолел открытое пространство, перебрался через решетчатый забор и оказался на улице. Оглянулся назад: Еремицкого не видно, затаился надежно. Можно действовать. Четырехэтажный дом через дорогу не подает никаких признаков жизни — укроемся в его тени, а затем коротенькой перебежечкой к следующему дому, потом несколько гаражей-ракушек, еще дом…

Не вдаваясь в излишние подробности, скажу, что на этот раз пронесло.

До заветного грузовичка оставалось не больше полусотни метров. Из-за угла я отчетливо видел фигуры с автоматами и снующих возле них людей. Они больше не таскали коробки — видимо, погрузка уже завершена, — но машина все равно не трогалась с места. Задержка? Или подпаливают главный корпус?

И вдруг, в тот самый момент, когда я уже собирался начать «отвлекающий маневр», моя роль в предстоящем спектакле кардинально изменилась, вместо активного действа сведясь к участи пассивного зрителя. Ну, почти пассивного.