— Немного, — признался я.

Сонечка приложила ладонь к моему лбу.

— У тебя такой нездоровый вид… Как твое самочувствие? Я слышала, что произошло. Так Женечку жалко… Говорят, это он предупредил город об опасности?

— Так и есть, — ответил я.

— Хороший он был парень…

— Все так говорят… Теперь.

— Я вообще у Танюшки была, — она, казалось, не заметила моей иронии. — А их с Костиком, оказывается, в Москву перевели. Ты знал?

— Знал, — я хотел добавить, что сам лично и хлопотал насчет перевода, но сдержался. — С ними все будет хорошо.

— Я знаю, — Сонечка ободряюще улыбнулась и убрала руку с моего лба. — Расскажи мне, как ты тут?

— Я вот чего понять не могу, — заговорила Вера, не поворачивая головы. — Как так получилось, что коллекция, за которой так долго все охотились, в итоге оказалась никому не нужна? Где она сейчас вообще?

— Кажется, в Младове так и осталась, — равнодушным голосом ответил я: вопрос жены оборвал череду моих мыслей. — Выставлена в музее. Я думаю, ее время еще придет.

— Что значит, придет?

— Сейчас эта коллекция у всех ассоциируется только с горем и страданиями. Поэтому про нее мало пишет пресса, о ней не упоминают в новостях. Нужно время, чтобы притупилась боль, и младовчане смогли хотя бы попытаться оценить доставшееся им наследие.

— Ты полагаешь, — Вера недовольно заерзала: ей мои слова не понравились. — Это достойная цена за всё то, что они пережили?

— Другой цены им все равно никто не предложил.

— Даже видеть ее не хочу, — сидевшая на диване Яна раздраженно отшвырнула выпуск «Младовских вестей». — Если и вправду вся эта содомия произошла из-за коллекции, пусть ее лучше увезут из города навсегда!

— Содомия — это немножко другое, — машинально поправил я, оторвавшись от компьютера.

— Да знаю я, что такое содомия, — отмахнулась девочка. — Ты еще меня поучи. Когда твоя жена приедет?