Хомутов поднялся (он еще не совсем пришел в себя), взял автомат и прислушался: вы–стрелов не было, но это ещё ничего не значило. Он вынул из планшета радиста все бумаги, добавил к ним те, что лежали на столе, и положил все это на предпечье: одним движением можно было столкнуть документы на груду жарко тлеющих углей. Только после этого Хо–мутов осторожно выглянул на улицу и увидел, что бойцы выскакивают из своей избы и по двое разбегаются в разные стороны. «Понятно… – с горечью подумал Хомутов, – занимают круговую оборону. Давыдов, конечно, скомандовал… Им не до меня, и плевать они хотели на командира и его приказы… Сам же командир – один! – попался немцам и едва не погубил всех… Стало быть, немцев было только трое? Может быть… А если бы тридцать или хотя бы десять, что тогда?..»

К дверям подошел Вася Кунгуров, спросил: «Вы не ранены, товарищ лейтенант?» – и, ничего более не сказав, направился к рации, а оттуда – к печке. Отобрал из кучи бумаги шифры и таблицы, вложил в планшет, переобулся и уселся на лавку, поставив зеленый ящик рации у левой ноги. Хомутов понимал, что обязан Кунгурову больше чем жизнью (это Вася метнул нож в немца), и знал, что никак не ответит даже на злую насмешку. Но Кунгуров по–глядывал на лейтенанта без всякой насмешки или, тем более, презрения, а скорее сочув–ственно. И молчал… Вернувшийся вскоре Давыдов вообще никак не упомянул – даже взгля–дом – о случившемся, а доложил, что круговая оборона занята, высланы три поиско¬вые пары. И замолчал, но остался стоять и, видно, ждал распоряжений. Хомутов собрался с силами и сказал обоим, что оплошал, понимает это, что в неоплатном долгу перед ними. И добавил, что надо всё же покидать хутор и двигаться на соединение с бригадой, а по пути, конеч¬но, вести разведку: может, трое немцев были из крупной части, высланной, видимо, на перехват… А о происшест¬вии доложить по рации… Оба помолчали, а потом Давыдов сказал: «Ладно, лейтенант… Хорошо бы каждому командиру горький опыт доставался такой ценой, как тебе. А теперь – обо всем мы (он сделал нажим на этом «мы») забудем, и ничего ты нам не должен. Мы делали то, что положено солдатам, и будь на твоем месте другой, всё про–изошло бы точно так же. Ясно?»

Давыдов и Кунгуров сдержали слово. Никогда и никому они не говорили, что произошло на хуторе. И лейтенанту не напомнили – даже взглядом. Хомутов же сильно изменился: изрядно притих, утерял так свойственный молодым командирам избыток самоуверенности. Он не сделался ни трусоватым, ни даже чересчур осторожным, не делал никаких попыток увильнуть от опасных заданий. Но удивлял даже опытных командиров спокой¬ной предусмотрительностью. Он особенно оберегал – когда представлялась возможность – Давыдова и Кунгурова, но делал это так, что они оба ничего не замечали. А вот одну особенность его собственного поведения со временем заметили многие: Хомутов не расставался с оружием и не поворачивался спиной к дверям и окнам. Лейтенант, может быть, и хотел бы, но не мог забыть страшного и отвратительного ощущения полной беспомощности и безнадежности, когда валялся на полу со связанными руками и с кляпом во рту…