Утонувший в степном мареве хуторок — беленькие хатки, лохматые крыши. Под ногами вертелись куры, собаки, свиньи. На стук копыт явились босые ребятишки, несколько казачек и старый-престарый дед. Кто-то, не разобравшись, выкрикнул паническое: «Немец наступает». Разъезд остановился.

Увидев звезды на фуражках, мальчишки успокоились, восхищенно рассматривали стройных, подтянутых верховых лошадей, оружие, шпоры, предлагали конникам передохнуть, попить студеной водицы.

Пожилая казачка спросила:

— Сынки, устоите — либо под немца будете нас отдавать? Вон государством вам все дадено — и сабли, и ружья. Неужто не остановите его? Куда едете-то, а? Когда кончите отступать?

Хмурились солдаты, отворачивались, прятали глаза.

Сипло и немощно кричал дед со слезящимися глазами в засаленной до черных залысин казачьей фуражке:

— Цыц! Дура баба, разве рядовой могет про то знать? Военная тайна! Казачки, кони у вас добрые, а что же пик-то нету? Как же воевать?

— Сейчас, дед, самолеты воюют, танки. А пика у нас одна на эскадрон. Флажок треугольный на ней, — ответил Халдеев.

— Эх, казачок, люди воюют, а не танки. Мы, бывало, в турецкую-то войну как пойдем наметом, да в пики… Мне бы скинуть время, лет полета, тогда-то я был лихой…

Молча стояла красивая казачка — гордо посаженная на высокой и сильной шее голова, жесткие черные волосы, кожа смугловатая, губы алые. Отнякин, на что тюфяк, как увидел молодку, чуть из седла не выпал. А та вдруг дернула подбородком и обожгла взглядом Пересветова.

— Казачок, — позвала полным, чуть сорванным на вольном воздухе голосом, — казачок, заезжай молочка выпить.

Пересветов смутился. В школе он, конечно, влюблялся, как того требовал возраст, но никто об этом не знал. Отболев полудетской любовью, как неизбежной корью, начал учиться всерьез: на сверстниц смотрел как на «хромающих» по литературе или по истории учениц. И все. История, другие науки, армия… В увольнение из полка он не ходил — уставал так, что добраться бы только до койки. А сейчас… Андриан и сам не понял, как повернул коня, словно к себе домой. Было вареное кислое молоко с коричневой корочкой, холодное и густое, а потом — звезды в глазах… белый туман цветущих вишен и уплывающий хуторок…

* * *

В ночь перед наступлением, в двадцать три часа, прозвучала тревога. Были дополучены патроны и гранаты. До боя оставались считанные часы. Подъехало, судя по особым интонациям баса, высокое начальство, возможно, сам командир дивизии.

— Личный состав накормлен? Фронтовые выданы всем? — напористо звучал его бас в темноте. — Как настроение, хлопцы: дадим немцам прикурить?