Кино кончилось минут за двадцать до отбоя. Я выходить не торопился, вышел почти последним и тут неподалеку от угла столовой увидел Броварича. Он ждал меня — я понял это сразу.

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?

«Спокойно, — сказал я про себя. — Надо держаться спокойно и хладнокровно».

— Обращайтесь.

— Прошу уделить мне несколько минут для беседы по личному вопросу.

— Скоро отбой.

— Мне достаточно пяти минут.

Я вынужден был согласиться:

— Хорошо, говорите. Я вас слушаю.

Была звездная, обещавшая к утру мороз ночь. Тишина, безветрие, черный лес вокруг, синий-синий холодный снег, золотые окна казармы, фонарь над крылечком штаба, цепочка таких же фонарей — за проходной, на единственной улочке жилого городка.

— Я вас слушаю, — повторил я, останавливаясь возле стоявших на расчищенной спортплощадке брусьев. — В чем дело?

Броварич подтянулся:

— Хочу заявить вам, товарищ лейтенант, что орать на себя я больше не позволю. В том числе и вам.

Я почувствовал, что бледнею.

— Дальше?

— Я выполню все, что мне положено по моему званию и должности. Любое ваше справедливое замечание я всегда приму. Наказание — тоже. Но без крика.

— Дальше?

— Дальше — все. Прошу только учесть: меня не остановит ничье присутствие. Крика я органически не выношу и прошу к себе элементарного уважения. Вот и все. Разрешите идти?

— Идите.

— Хотя извините, одну минуту… Разрешите?