Теперь каждый раз, если была возможность, я проводил хронометраж — и на наших автономных тренировках, и во время работы всего комплекса, уточнял временные показатели по всем доступным мне параметрам. Старался набрать данных побольше, чтобы можно было вывести даже некий средний показатель: работа с макетом, работа с боевой, работа днем, работа ночью… Цифири набежало порядочно — и цифири, как мне казалось, весьма показательной.

Через день или два после совещания у командира дивизиона я заглянул во время перерыва к Сереже Моложаеву. Мне нравилось бывать у них на станции наведения, потому что меня всегда восхищали техническое совершенство и технические возможности их потрясающей аппаратуры.

Когда я поднялся по металлической лесенке в кабину, Моложаев стоял спиной к двери и ковырялся в каком-то приборном шкафу.

— Привет! — сказал я.

Моложаев обернулся:

— А! Ты… Приветик! Садись!

— Перекур.

— Сейчас, сейчас… У меня тут что-то один нолик задрейфовал ни с того ни с сего. А я, кажись, нащупал, в чем причина. Одну минутку.

— Я, между прочим, к тебе по делу. Как к секретарю комсомольской организации.

Черт подери! Кажется, и я заразился от Нагорного этим «между прочим»!

— Слушаю, — не оборачиваясь, сказал Моложаев.

— Комсомольцу со строгачом можно дать комсомольское поручение?

— Ты что, Саша, только сегодня родился? Не можно, а нужно! Если, конечно, он хочет снять взыскание и остаться в комсомоле. Броварича имеешь в виду?

— Да.

— Я так и понял. Подыщем ему дело. Еще вопросы по этой части?

— Больше вопросов нет.

— Слушай, дорогой ты мой огневик-стартовик! — Моложаев выпрямился, держась одной рукой за дверцу шкафа: — Хочешь освоить какую-нибудь нашу специальность?

— А зачем?

— Меня заменишь. А если серьезно: тебе не хочется? Изумительнейшая электроника!

— Честно?