Вернувшись, я сел у печи, подбросил в нее несколько поленьев — снабжение дровишками было поставлено у нас регулярно и образцово, в централизованном, как говорят, порядке — специальным нарядом в масштабе всего дизизиона.

Я глядел на огонь и ни о чем не думал. Хотя можно сказать и наоборот: думал обо всем сразу. Мысли у меня возникали, исчезали, перескакивали с одного на другое, как язычки пламени. Я думал, что отец, наверно, уже прибыл на другую точку, а у нас теперь будет подведение итогов и обязательно партийное собрание, гадал, пришлет или не пришлет мне Рина к двадцать третьему февраля открытку, вспоминал нашу ночную работу, братьев Никишиных, Броварича, Кривожихина, Донцова, ночной марш, опять возвращался к мыслям о Рине и все смотрел на ненасытный, не знающий покоя огонь…

Жизнь наша потекла заведенным порядком. Занятия продолжались по старой программе. Но частота тренировок с боевой ракетой увеличилась, и такие тренировки (не только плановые) стала проводить вся батарея.

— Тоже мне — «игнатьевский метод»! — недовольно пробурчал как-то вечером уставший и злой Нагорный. — Чего мы добились? Экономим на подготовке ракет несколько секунд. Ну и что? Все равно их наведенцы сожрут! А разговоров!.. Слушай, — повернулся он ко мне: — Тебя еще к ордену не представили? Или к медали?

По итогам ночной проверки состоялось партийное собрание. За день до него ко мне забежал капитан Батурин, начал агитировать, чтобы я выступил. Но я на этот раз твердо и решительно отказался: мне не о чем было говорить. А выступать просто так… Зачем?

Весна подошла незаметно. Как-то после обеда я обнаружил, что солнце еще стояло в небе и его лучи пробивались сквозь кедровые ветки, а когда я остановился на крылечке, на мою ушанку неожиданно и весело капнуло. Пожалуй, это и было самым интересным событием в нашей гарнизонной повседневности. Все остальное давно было рассчитано, размерено и спланировано: занятия, тренировки всех степеней, регламенты, собрания, совещания, наряды, семинары… Отец писал мне регулярно, от Рины после новогодней открыточки я получил такую же стандартную поздравительную открыточку к двадцать третьему февраля, а ей не преминул послать к Восьмому марта. Приличия, так сказать, были соблюдены.

Утром, едва я пришел в расположение батареи, старший сержант Кривожихин доложил мне, что рядового Виталия Броварича сразу после завтрака вызвал к себе командир дивизиона. Мне тоже приказано явиться.

— Зачем? — спросил я.

— Не сообщили, товарищ лейтенант.

— А звонили давно?

— Минуты три.

— Хорошо, я пошел. Начинайте занятия.