— Что же, он хочет стать во главе их? — спросил Олаф.

— Ба! — отвечал предатель, — он не бессмысленно глуп, он хочет взять с собой принцессу Гулу и отправиться с ней в Копенгаген; там он всех поднимет на ноги; а я знаю, что можно там сделать с деньгами. Говорю тебе, нагрузи только Афрайя свой корабль серебром, и ты увидишь, сколько на нас налетит хищных птиц.

Олаф недоверчиво посмотрел на него. Павел Петерсен серьезно продолжал:

— Афрайя обладает громадными сокровищами, он действительно ими обладает; частью богатства его заключаются в деньгах, накопленных его предками и им самим; частью же, и это гораздо важнее, там наверху в пустыне есть серебряные копи, о которых знает только он один. То, что я тебе говорю, я знаю из достоверного источника. Собственные люди Афрайи рассказывают об этом чудные истории.

Олаф был истый норвежец; он почувствовал внезапную жадность к серебру, и это отразилось на его лице.

— Ты видишь, приятель, — воскликнул Павел, — нам необходимо завладеть стариком и выведать у него его тайну. Лучшее к тому средство — поймать Гулу. Тогда он сам придет и подставит себя под нож. В то же время мы разрушим все планы благородного дворянина и с ним тоже справимся. Проберемся же в яуры Кильписа; там мы их найдем. Ты будешь проводником, покажешь ту долину, где нашел тебя Мортуно, и натешишься вдоволь.

Сделка была заключена, Олаф обещал свою помощь. Храбрый охотник до приключений, он готов был гоняться за колдуном, увезти Гулу и предать ее во власть Гельгештада. Павел советовал ему хранить глубокое молчание, чтобы оградить себя от измены.

Они вернулись в Лингенфиорд в самый разгар деятельности в гаарде; Гельгештад был этим доволен, так как сильные руки Олафа можно было употребить в дело, а голова Павла и его способность к счетоводству были очень полезны в конторе.

— Итак, — сказал Павел, оставшись с Нильсом наедине и дав ему отчет о своем путешествии, — как вы видите, в Тромзое все обстоит благополучно, тес-тюшко. Дядя уступил мне половину своего дома и скоро, вероятно, он мне его отдаст и весь.

— Значит, ты скоро думаешь сделаться его преемником? — спросил Гельгештад.

Писец улыбнулся.

— Он часто сам чувствует, что стареет. Когда же я буду жить у него с молодой женой, то снова возьму на свои плечи все дела, как и прежде. В Трондгейме, да и в Копенгагене знают, что я всем заправляю; я имею верные сведения, что новая администрация, которой я послал свой план, не оставит меня без внимания.

— Ну-у, — сказал Гельгештад, — ты хочешь сделаться судьей, это мне приятно. Я не могу поставить в вину трудящейся руке, что она за свой труд требует должного вознаграждения. Но ты будешь заботиться о своем дяде?