Дикий квен схватился за волосы и сжал их в руках. Язык отказывался ему служить, из горла вырывались только стоны. Судья соскочил со своего места и протянул к нему руки:

— Ты с ума сошел, — воскликнул он, — говори же! Боже мой! Что случилось? Стойте, Нильс Гельгештад, стойте! Оставьте его!

Гельгештад приблизился к своему слуге, с такой силой схватил его за плечо, где Эгеде упал на колени. Нильс нагнулся к нему, и пристальный взор его точно хотел проникнуть в сердце Эгеде. То, что он увидел, привело его в ужас. Этот железный, несокрушимый человек задрожал. Подле него стояла Ильда, бледная, стараясь совладать со своим испугом. Кругом царствовала глубокая тишина. Затаив дыхание, все обратили взоры на вестника несчастья. Какие вести он принес, никто еще не знал. Но что же это могло быть, когда такой человек, как Эгеде Вингеборг, рвал на себе волосы и бил себя в грудь. Наконец, Гельгештад выпрямился, стараясь победить свой страх.

— У меня хватит мужества, — сказал он беззвучно, — вынести то, что следует. Говори, Эгеде, что случилось? Я уже почти знаю, что ты скажешь. Где мой сын?

Эгеде опустил голову на грудь, судорожно сжал руки и тихо сказал:

— Умер, господин!

Все молчали. Гельгештад стоял со сжатыми кулаками; на губах его играла гневная улыбка; глаза были широко открыты.

— Сильный был малый, — пробормотал он про себя. — А Олаф? Где же Олаф?

— Всех нет, господин, все умерли, — простонал Эгеде.

Гельгештад медленно повернул голову, взглянул кверху на безмолвные облака, и длинное болезненное «о-о!» вылетело у него из груди. Его взор блуждал по лицам присутствующих, многие плакали, и самые черствые души были тронуты.

— У вас есть еще дочь, Нильс, — сказал судья.

Гельгештад положил руку на плечо Ильды; она взглянула на него, и в ее преданном твердом взгляде он нашел поддержку. Потом он обратился к Эгеде.

— Рассказывай, — сказал он с принужденным спокойствием. — Как могла смерть побороть мужей, которые умели ей противостоять?

— Ты ведь знаешь, господин, — отвечал квен, — что мы добыли колдунью с Кильписа и хотели ее перевезти в Лоппен.

— Знаю, — перебил Нильс. — Кто же освободил ее и кто убил Густава? Этот старый дьявол, что ли, подослал своих убийц?

Он указал на Афрайю. Эгеде оглянулся, увидел лапландца и лицо его исказилось яростью и удовольствием.

— Он в ваших руках! — вскрикнул он. — Пошлите же его туда, где они лежат бледные и холодные на морском дне.

— Так значит не рука человеческая, а бурное море лишило их жизни?

— Нет, не человеческая рука, — отвечал Эгеде. — Никто не мог оказать нам помощи. В Квенарнере мы взяли лодку. Я увидел туман, окружавший Гекульнфиельды и длинные полосы пены, тянувшиеся от Ареноена. Я предостерегал, но все было напрасно. В Каагзунде нас застигла непогода. Вихрь схватил лодку, поднял ее над волнами, покружил как соломинку, и бросил нас в море. Олаф ударился головой об утес. Смерть последовала мгновенно, он не выплыл более. Я лежал на полуразбитой лодке и обхватил ее в предсмертном страхе, я видел, господин, твоего сына, как он выплыл посреди самой пучины, как девушка уцепилась за его руки; я хотел спасти его за длинные волосы. «Оставьте ее, оставьте эту колдунью!» — кричал я ему, но он не хотел отпустить ее. Три раза крикнул я ему… Вдруг налетел яростный порыв ветра и громадный вал — я не мог долее держать его. вставьте ее!» — крикнул я еще раз. «Боже, прости мне грешному!» — сказал он, и это были его последние слова… Плут, разбойник! — продолжал Эгеде, потрясая кулаком и обращаясь к старому пастуху, — ты продал Олафу талисман, который должен был принести хорошую погоду, а, между тем, вызвал свои адские силы и напустил их на нас.