Выражение ее смуглого, строгого лица беспрестанно менялось, очевидно, отражая на себе течение ее мыслей. Когда она смотрела на игру огня, то ее большие, темно-серые глаза вдруг становились серьезными. В глубине их точно таилась какая-то тревога, затем порою все ее лицо внезапно освещалось нежной улыбкой, которая опять сменялась выражением холодной, упорной ненависти и какой-то затаенной печали. Губы ее были все время сжаты, и брови слегка сморщены, что ясно указывало на душевную борьбу, происходившую в ней.

Наконец она встала и, подойдя к столу, позвонила. На звонок тотчас же открылась дверь, и вошла служанка.

— Дядя был дома, Мэми? — спросила она коротко.

— Нет, мисс, — также коротко отвечала служанка.

Это была девушка с довольно умным лицом, на котором, однако, ничего прочесть было нельзя, так как, очевидно, она привыкла скрывать свои мысли от взоров посторонних наблюдателей. Ее жесткие черные волосы и темный цвет кожи указывали на ее полуиндейское происхождение. Джеки недаром говорила, что «кровь гуще воды», поэтому все ее слуги были из лагеря метисов.

— Моя записка была передана дяде? — спросила она, как будто совершенно спокойно, но в душе все же с тревогой ждала ответа.

— О да, мисс, Силас сам отдал ему письмо. Хозяин был в обществе мистера Лаблаша и доктора, — осторожно добавила Мэми.

— Что же он ответил, когда Силас сказал ему, что тут есть письмо для него?

Он послал Силас за этим письмом, мисс.

— Дядя не сказал, когда он вернется?

— Нет, мисс…

Мэми держалась за дверную ручку, как будто не решаясь говорить.

— Ну что? — нетерпеливо спросила Джеки, заметив, что девушка что-то не договаривала.

— Силас, — сказала девушка тоном осуждения и недоверия, — вы знаете, мисс, какие у него бывают странные понятия, у Силаса! Он говорил…

Девушка смутилась, заметив на себе пристальный взгляд своей госпожи.

— Говорите же, Мэми! — нетерпеливо воскликнула девушка с каким-то испугом.

— Он сказал только, что хозяин был как будто не совсем… не совсем здоров!

— А! Я понимаю… Вы можете идти, — прибавила Джеки, заметив, что девушка продолжает стоять у дверей.

Когда служанка вышла, Джеки снова вернулась к печке и задумавшись смотрела на огонь. Душа ее была полна тревоги, ясно отражавшейся на ее побледневшем личике. Как ни была смела и мужественна эта девушка прерии, но она чувствовала свое бессилие бороться с действительностью. Смутные опасения, постоянно мучившие ее, внезапно приобрели реальный характер. Она питала к своему дяде почти материнскую привязанность. Это была любовь сильной решительной натуры к слабому, нуждающемуся в поддержке человеку, любовь, к которой примешивалось и чувство глубокой благодарности к доброму старику, давшему бедной осиротевшей девочке приют и окружившему ее лаской и привязанностью. Благодаря ему она была счастлива в детстве и юности, счастлива до настоящего времени. А теперь? Теперь она видела, что ее добрый, славный дядя, все более и более поддается своей всепоглощающей страсти к азартной игре и, чувствуя, что катится вниз, что губит себя и будущность своей племянницы, бедный слабый старик старается найти утешение в вине. Он стал напиваться все чаще и чаще, и Джеки ясно видела своими любящими глазами несомненные признаки нравственного падения. Она со страхом наблюдала за ним. Мужественная и решительная, она могла смотреть в глаза опасности, стойко перенести грозящее ей полное разорение, но это было больше, чем она в состоянии была вынести. Видеть такой упадок человека, который был для нее больше, чем родной отец, было слишком ужасно!..