Я уже не говорю о ревности, скандалах и сценах…

«— Ты меня больше не любишь! Ты меня обманываешь! Я тебя убью!..»

Любить? Да я никогда и не любила! Обманывать его? Я охотно сделала бы это, но как? Быть убитой я вовсе не хотела и боялась этого. Через два месяца я ему сказала, что больше так не могу. Я ему с места в карьер объявила, что мне такая жизнь надоела, и я твердо решила порвать с ним.

— Почему?

— Потому!

— Ты бросаешь меня ради другого?

— Пожалуй…

— Кто? Клянусь тебе, что я его убью!

Убить? У него только это слово и было на языке. Не могла же я назвать ему имя первого встречного, чтобы он пошел и укокошил его.

Я завела другую песенку:

— Я не бросаю тебя ради другого, но мне нужны деньги!

Отчасти это было правдой. Он заставил меня закрыть двери для всех, а та жизнь, которую я вела, требовала не меньше тридцати или сорока луидоров в месяц… О, вы видите, в то время я была очень скромна!

— Тебе нужны деньги? Хорошо, я дам их тебе.

И он стал давать мне деньги.

Я не этого ожидала. Я надеялась, что он не даст мне денег и уйдет. Меня охватила злоба.

— Ах, так ты, значит, богат? Ну, ладно, голубчик, ты будешь платить, ты будешь дорого платить! Ты крадешь мою свободу, мою радость, мой покой? Хорошо! Я украду твое состояние!

И я стала требовательной. Сначала я еще стеснялась. Честное слово, дорогой мой! По природе своей я была деликатна и бескорыстна. Многие продажные женщины таковы, многие… Гораздо больше таких, чем вы думаете! Но от этого можно себя отучить. И я отучила. Мне стали нужны драгоценности, кружева, соболя. Он не торговался. Наоборот. Он толкал меня на все большие траты. Скоро я поняла его расчет. Эта новая для меня роскошь должна была крепко приковать меня к моему ярму. Ясно! Тридцать луидоров в месяц я всегда могла найти, а вот триста луидоров — это уже другое дело! Если Вейер уйдет, что будет со мной? Как сразу найти, чем платить за квартиру, прислуге, поставщикам? И речи больше не было о моей маленькой вилле, — мы жили в особняке!

Тогда меня охватила настоящая глубокая ненависть к этому человеку, сумевшему навязывать мне свое общество и медленно, обдуманно, постыдно обратившему меня в рабство. От всей души я желала ему разорения и смерти. И все-таки, клянусь вам своей жизнью, я ни разу не покушалась причинить ему зло. И каждый раз, как я ставила ему ультиматум «плати или убирайся», я всегда в глубине души надеялась, что он платить не станет и уйдет от меня. И я заранее радовалась при мысли о долгах, затруднениях, неприятностях, которые тогда обрушатся на меня! Я радовалась даже судебному приставу и полиции, этой ужасной полиции, которая публичной женщине кажется более жесткой, чем каторга для каторжников, — я и ее готова была вынести… Да, я радовалась этому! Все, все, что угодно, лишь бы быть свободной! Но я не добилась свободы! Он платил, он продолжал платить до конца…