— Теперь хоть знаем, где он, — сказала она. — Вот в это время он ушёл, в конце июня. Товарищ с ним был, Виктор, фамилии не знаю. Их на один корабль назначили. По пути на вокзал зашли.

Со стены на меня смотрел портрет Сергея. Что-то стремительное, нетерпеливое было в выражении глаз, во взлёте бровей, словно для него слишком долго тянулись секунды выдержки фотоаппарата. Не терпелось сорваться с места! Только этим выражением лица он похож на свою мать.

Невысокая, седая, очень подвижная, она доставала из туалетного столика карточки Сергея, снова и снова благодарила меня за то, что я зашёл.

Не без волнения задал я приготовленный вопрос.

— Ключ? — встрепенулась она. — Ах, конечно, как же! Серёжа взял ключ. Он сказал — не беспокойся, мама мы скоро разобьём фашистов, всё будет в порядке, вот увидишь. Я не оставляю ключ от квартиры — видишь, мама. Я беру его с собой. Да, да, он унёс ключ с собой. Ключ от нашей прежней квартиры на Некрасовской. А где он? Его нашли? Он у вас?

Что ответить на это? До сих пор я открыл ей половину правды. Я поведал ей о списке, сохранившемся среди гестаповских бумаг. Почему не сказать всё до конца? Я знал, Казанцевы — честные советские люди. Знакомство с Анной Григорьевной, пусть короткое, только утвердило меня в этом мнении. Лухманов велел мне решать на месте. Что же, решение принято. И я сказал Анне Григорьевне, что ключ Сергея, возможно, находится в распоряжении иностранной разведки и если он не был пущен в ход до сих пор, то это может произойти теперь. Положим, явится кто-нибудь, станет выдавать себя за боевого товарища Сергея, принесёт в доказательство его вещь…

Должно быть, я от смущения изъяснялся слишком длинно, потому что она схватила меня за руки и прервала:

— Понимаю вас.

— Вот и прекрасно, — сказал я обрадованно. — Вы тогда немедленно дадите нам знать.

— Как же иначе, господи, — заволновалась она. — Вы бы сразу…

— И Василия Павловича предупредите. Но никого, кроме вашей семьи.

— Поняла, поняла. Вы ему сами скажите… Господи, да неужели мы допустим… Вася собственными руками подлеца…

— Собственными не стоит, — успокоил я. — Наши покрепче. Вы только предупредите. Я не сомневался, Анна Григорьевна, что вы поможете нам.

— И вам и себе, всем нам, — просто ответила она. — Дело общее. Нет, до сих пор не было случая, чтобы… Может, и пробирался к нам какой мерзавец, да не добрался. Мы ведь в Челябинске жили.

Оказывается, Василий Павлович до августа 1941 года работал на судоверфи, где строились торговые и военные корабли. Но затем оборудование верфи эвакуировали, а он сам с семьёй уехал в Челябинск. Там он преподавал механику в политехническом институте. Если у иностранных разведок вначале и было намерение сунуться к нему, то вскоре они должны были отказаться от этого намерения — теоретическая механика, которую читал студентам Василий Павлович, вряд ли могла их привлечь. Правда, он по вечерам продолжал свои изыскания, начатые в лаборатории судоверфи. Продолжал, потому что, как и все советские люди, верил в победу, верил в то, что его труд пригодится для будущих кораблей. Но где было фашистам догадаться! Самодовольные гитлеровцы воображали себя в то время хозяевами мира Так складывались мои мысли, пока я слушал Анну Григорьевну.