– В таком случае редкой чистоты чувств, – поправляет сам себя библиотекарь.

– Тоже не годится.

– Ладно, тогда так: ваша любовь к человечеству…

Брингас воздевает руки, подобно пастырю на паперти, словно призывает в свидетели саму Сену.

– Я был уверен, что все эти дни изъяснялся доходчиво. Мной движет вовсе не любовь к человечеству, а презрение!

– Уверен, вы преувеличиваете, – вздрагивает дон Эрмохенес. – Вы…

– Ничего я не преувеличиваю! Человеческое существо – тупая тварь, и к действию понуждают ее не благие помыслы, а исключительно чей-то хлыст. Чтобы воспитать нового человека, который превратит мир в гармоничное и приемлемое для жизни место, необходим промежуточный, переходный этап, когда рыцари высоких идей и решительных мер, подобные мне, заставят мир увидеть то, что видеть он категорически отказывается.

– Для этого существуют школы, дорогой аббат, – любезно прерывает его адмирал. – Я имею в виду воспитание нового человека.

– Школы не помогут, если прежде них не возведут эшафоты.

Дон Эрмохенес мгновенно выходит из себя.

– Бог с вами, что вы такое говорите!

Его слова вызывают у Брингаса приступ гомерического хохота.

– Вот уж кто не имеет к этому никакого отношения, если он вообще имеет отношение хоть к чему-то! Вы апеллируете к Богу, чьи министры до сих пор не признают прививок против оспы, потому что это противоречит Божьему замыслу! Они норовят вмешаться даже в это!

– Давайте оставим в покое Бога и его министров.

– О, именно этого я и хотел бы. Потому что менять знаки времени – дело не Бога, а человека. Именно за этим вы прибыли в Париж, и с этим же связана ваша бесценная поклажа, которую вы увезете с собой в Испанию. Ох уж эта Испания… Ей потребны лишь хлебная корка да коррида. Она ненавидит все новое и терпеть не может, когда тревожат ее праздность, лень и нелюбовь ко всякому труду.

– Наше путешествие в Париж доказывает, что не все так плохо, – возражает дон Эрмохенес.

– Нескольких книг недостаточно, чтобы пробудить нашу несчастную родину, сеньоры. Требуется нечто большее. Хорошая встряска, которая пробудит от летаргического сна этот жалкий народ, достойный сострадания, которому Европа ничем не обязана за истекший век. Такой же никчемный для мира, как и для себя самого.

– Снова вы про вашу революцию, – вздыхает библиотекарь.

– Естественно. А про что еще? Здесь необходимо тотальное потрясение, чудовищный шок, революция, которая потрясет основы мира. Безнадежная испанская глухота не из тех недугов, которые излечиваются цивилизованным способом. Нужен огонь, чтобы прижечь гангрену, разлагающую ее заживо!