Побыл в кишлаке денька два мардигор (работник) и назад в горы пошел, да еще не один: четверых с собой увел.
Случилось одно обстоятельство, подорвавшее было расположение горцев к
Теперь, когда присылка денег из Ташкента, из конторы Ивана Илларионовича, прекратилась, надо было приискивать другие средства. Долго ломал голову предприимчивый малоросс, как бы извернуться, не прибегая к просьбе об официальном пособии, и, наконец, додумался. С этим-то решением он и приехал в кишлак Таш-Огыр, в самый значительный из горных кишлаков; и теперь, когда чашка с пловом, поставленная перед ним гостеприимным хозяином, была покончена, выпит был и чай кирпичный, сваренный с молоком и бараньим салом, он принялся излагать перед Амином-Аллаяром свой план, убедительно и толково поясняя ему все обстоятельства.
Бурченко говорил спокойно, взвешивая и обдумывая каждое слово, внимательно выслушивал все возражения, как бы ни казались они наивны с первого раза, подбирал самые удобопонятные и неотразимые доказательства и с удовольствием видел, как на умном лице старшины ясно выражалось понимание и даже согласие с его доводами. Часа два битых говорили они. Джан-Оглы пришел в половине разговора, сел на корточки и тоже все поддакивал. Соглашались молчаливыми кивками головы и еще двое стоявших в дверях.
— Ну, так как же? — закончил Бурченко и глазами повел вокруг себя в ожидании ответа.
— Хорошо! — лаконически промолвил Амин-Аллаяр.
— Хорошо! — попугаем повторил за ним Джан-Оглы.
Еще раз молча кивнули чалмами гости в дверях.
— Так что же, пойдут? — варьировал свой вопрос Бурченко.
— А не знаю! — пожал плечами Аллаяр.
— Как тут можно знать? — также пожал плечами Джан-Оглы.