Дорога впереди длинная, ухабов и ям много встретится, и люди разные встретятся. Падать будешь и подниматься, но об одном никогда не забывай – пуще всяких богатств и здоровья душу беречь надобно. Она от рождения всем людям чистой дается. А у чистой души и вера крепкая. Поверишь крепко – всего достигнешь, при вере даже смерть не страшная.
На судьбу не кивай, какой бы она ни выдалась, на судьбу только слабые кивают, в себе сначала правду найди, в себе самом, верой ее укрепи – никто с ног не сшибет.
Если зло встретится – стой до конца. Помни – один раз сломаешься в сердцевине, больше уже никогда не выпрямишься.
Слабому помоги, заблудившегося выручи, а награды за доброе дело не жди никогда и не требуй.
Придет время – и уйду я, одного на земле оставлю, но и рядом с тобой всегда буду духом своим. И знай – не один ты, не для одного себя живешь, я и Василий рядом с тобой. Отец и мать. Мы в глаза тебе посмотрим, хотя и не увидишь нас. Какие бы слова тебе ни говорили, одному верь: Василий, мой единственный, – отец твой.
Родятся свои дети, и они тебе в глаза посмотрят. Будь и перед этими глазами чистым. Слукавишь – не простят они.
Воды и огни, стихии небесные и твердь земная! О едином прошу – поберегите сына моего. Водой не утопите, огнем не спалите, громом не разразите, ибо над вами, как и все мы, грешные, он не властен. С людскими напастями он должен сам справиться, а вас прошу – поберегите.
Живи, мой светлый, живи!
Живи, сынок, я благословляю тебя!»
Пели, не умолкая, птицы, и солнце, по-утреннему свежее и еще не усталое, било своими лучами в окно, блескучее – до слезы.
Глава двенадцатая
Глава двенадцатая
1
1
Широкие, костистые руки лежали поверх красного стеженого одеяла и вздрагивали. Кожа на них была бескровно-серой и сморщенной, с белесыми полосками старых шрамов, изнутри ее бугрили крутые вены. Былая сила, расторопная ухватка ушли из этих рук, вытекли, как вода из пробитого ведра, и последних капель хватало только на вздрагивания, от которых подпрыгивали кривые пальцы с раздутыми суставами. Степан смотрел на руки, поднять глаза повыше, и глянуть в лицо Бородулихе было страшновато. Свечка под иконами в переднем углу тоже вздрагивала, и маленькая боковушка просторного бородулинского дома казалась еще меньше и ниже от неверного, колеблющегося света. Единственное окошко, выходящее во двор, наглухо закрывали толстые темные шторы, сшитые из старых шалей, и не верилось, что за окнами сейчас еще вовсю светло и что еще греет по-вечернему усталое солнце.
Бородулиха свалилась в одночасье. Стала задыхаться, жаловалась, что ломит грудь. Ее отправили в район, в больницу, из района – в город, а из города Петр вскоре привез тетку домой: рак. Врачи рассудили, что старухе лучше умереть дома, чем на казенной койке в больничной палате среди чужих людей.