– Нельзя быть хирургом-самоучкой.

– Это ты так считаешь. А вот был бы тут Иван Лукич, так пулю бы лейтенантову уже давно вытащил. И рану бы зашил. Всё бы у него было сделано честь по чести.

Воронцов пожал Верегову руку, сказал:

– Спасибо тебе, товарищ старший лейтенант.

– Видишь, Курсант, я своё слово сдержал…

– Пулю мы твою вытащим. Не сомневайся.

– Жалко, из строя выбыл не вовремя. Не пригодилась винтовка. Ты, Курсант, как чувствовал, не хотел мне её давать.

– Ничего, ещё навоюешься.

В полдень на дороге появились мотоциклисты. Четыре мотоцикла с колясками. За ними, хлопая заиндевелым брезентом, двигались два грузовика.

– На моциклетах пулемёты, – сказал кузнец, выглядывая в выдавленную шипку. – Эти посерьёзнее будуть. Эти, пожалуй, рук не подымуть.

А Воронцов, напряжённо наблюдая за продвижением колонны, тихо, словно опасаясь, что его могут услышать там, на большаке, сказал своему напарнику:

– Ну, дядя Фрол, радуйся, штык твой прибыл…

Что-то похожее было в этих минутах на те, которые он пережил несколько месяцев назад на лесной опушке за Мятлевом, когда их курсантская группа, усиленная выходящим из окружения стрелковым полком и остатками артполка, поджидала немецкую колонну. Там тоже впереди ехали мотоциклисты.

– Я и радуюсь, – ответил кузнец. – Ажно зубы стучать. – И засмеялся задавленным смешком, видать, пытаясь справиться со страхом.

Два выстрела, один за другим, выплеснули в напряженную тишину навстречу мотоциклистам две пули. Кого они выберут? Кого-то ж должны. Для того и полетели.

Глава двадцать вторая

Глава двадцать вторая

Обоз миновал поле и стал медленно втягиваться в лес.

Рядом с Пелагеей и Зинаидой шли старики Худовы, соседи через два двора.

– Садитесь в сани, – сказала Пелагея, видя, как тяжело им одолевать дорогу.