– Она хочет видеть тебя.

– Но это же невозможно! – воскликнул пораженный Сафар-бей.

– Почему невозможно? Какая бы стена ни разделяла вас до этого, перед смертью той, что дала тебе жизнь, она должна пасть!

Сафар-бей опустил голову. Молчал. Пальцы невольно перебирали складки широких шаровар.

– Куда ехать? Далеко? – спросил глухо.

– Я проведу тебя… Послезавтра ты снова будешь в Сливене.

– И гайдуки не побоятся впустить меня в свой лагерь?

– Мы завяжем тебе глаза. Гайдуки вынуждены будут это сделать.

– Ты говоришь так, Якуб, словно и сам гайдук…

– Не об этом сейчас разговор. Что же ты решаешь?

– Мне очень жаль разочаровывать тебя, Якуб, но я никуда не поеду. Со временем об этом станет известно бейлер-бею, Я не могу рисковать своим будущим.

– На войне ты каждый день рисковал жизнью, Ненко, и, уверен, не боялся!

– Там совсем другое. Там шла война.

– Это твое последнее слово?

– Да.

Якуб поднялся, взял со стола подсвечник со свечой и подошел к окну. Постоял в глубокой задумчивости, тяжело вздыхая и с сожалением качая головой. Не будь Сафар-бей так сильно взволнован, он заметил бы, что Якуб, пристально вглядываясь в темный сад, дважды поднял и опустил перед собою свечу. Но занятый своими нелегкими мыслями, он не обратил на это внимания. Якуб поставил подсвечник на место.

– Я думал, у тебя мягкое сердце, Ненко.

– Имея мягкое сердце, я бы не был воином, Якуб.

За окном послышался шорох и стук. Сафар-бей вскочил на ноги. С подозрением глянул на Якуба.

– Что там?