Додоев шел нагнувшись и трогал снег руками. Тимка нагнал его и тоже увидел следы, наполовину засыпанные снегом. Они ему не понравились. Следы «говорили» таежникам, что Таня и Петька выбились из сил. Бороздили снег ногами. И, кажется, тащили друг друга волоком. Высокие глыбы Петька и Таня не обходили, а сохраняя силы, лезли через щель между ними. На шершавых камнях Тимка заметил шерстинки.

Додоев вытащил руку из меховой рукавицы, собрал шерстинки. Покатал их в пальцах.

- Таня оставила. Шапка у нее мехом наружу. Шла первой и тащила Петьку.

Угрюмые деревья, коченеющие от мороза, равнодушно смотрели на двух таежников. Следы начали петлять. Они то уходили вверх, то снова шли вниз. За плоским камнем, с подветренной стороны, снег был примят. Ребята, по-видимому, пытались разжечь костер. Кучка веток, пересыпанная снегом, горсть обгоревшего мха, сорванного с камня, лафтак бересты. Все было сырое. Таня с Петькой, наверное, поэтому не смогли добыть огня.

К вечеру следы привели в заросшее кедрачом ущелье. Здесь Тимка заметил зимовье. Сначала принял его за камень, упавший со скалы и заваленный снегом.

Свежих следов у зимовья не обнаружили. Разворошили вокруг снег. Никого. Стали откапывать зимовье, используя вместо лопат широкие лыжи.

Волнуясь, Тимка рванул дверь зимовья. Не поддалась, примерзла. Рванули вдвоем с Додоевым.

В сумерках рассмотрели жилье. Нары. Печка. Чурбан. Топор у порога, покрытый инеем. Котелок на гвозде. Людей не было. Из котомки Додоев достал толстый огарок свечи. Зажег. Просмотрели под низкими нарами, за печкой. У двери под потолком Тимка прочел старую надпись: «Зимовье рубили Саня Бурмейстер и его жена Нина». Додоев стал разводить в печке огонь.

- Ох, Санька молодец! Зимовьюшки везде рубит. Маленько поохотится и уходит дальше. Кочует все равно, что эвенк, а сам вот русский. А зимовьюшки людям служат. - Додоев зажег бересту, сунул ее в печку под сухие дрова, закрыл топку плоским камнем. И сразу же затрещали щепки, потянуло дым в трубу. - Отдохнем, Тимка, немного, чаю сварим, а луна появится, пойдем дальше. Я здесь до революции кочевал, немножко помню.

Тимка сбросил с себя поклажу, снял с гвоздя котелок, чтобы нагрести снегу на чай. И увидел на дне котелка ровный листок бумаги.

Через минуту, развернув рацию, Тимка внеурочно ворвался в эфир:

- Центральная. Я - Норд. Центральная, отвечайте. Я - Норд. Прием.

Зашелестело в наушниках и сквозь помехи послышался ровный голос Букырина

- Я слушаю вас, Норд. Прием.

Тимка перевел рычажок на «передача»:

- В зимовье на Стрелке обнаружены две записки,