Она опять потеряла сознание и опять пришла в себя. Она лежала на спине. Наверное, ей было больно или неудобно, раз она поворачивалась. До ее сознания боль не доходила.

И вдруг она почувствовала - именно почувствовала, потому что такая мысль была бы слишком нелепой, такую мысль она бы сразу откинула, - она почувствовала, что через лес, волнуясь и торопясь, идут к ней ее друзья. И каждый раз, когда она приходила в себя, она чувствовала, что они приближаются. Она видела их все ближе и ближе. Они шли молча, упрямо сжав зубы, продираясь сквозь лес, шли один за другим к ней…

И, когда она увидела, что над ней наклонился Мисаилов, ее ничуть это не удивило.

- Я знала, Вася, что ты придешь, - сказала она и навсегда потеряла сознание.

Глава двадцать седьмая РАЗГОВОРЫ НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ

Глава двадцать седьмая

РАЗГОВОРЫ НА НЕОБИТАЕМОМ ОСТРОВЕ

Мне трудно рассказать об этом дне связно. Воспоминания мои отрывочны. Вероятно, многого я не замечал, на многое не обращал внимания.

Помню, что долго мы сидим над Ольгой, все не веря, что она умерла, все надеясь, что веки дрогнут и она откроет глаза. Помню, что мы с Девятиным срезаем молодые березки для носилок, связываем поясами ветки; потом подходит Тикачев, начинает нам помогать, но вдруг присаживается на кочку, машет рукой, говорит:

- Фу, ерунда какая! - и плачет, не скрываясь, ладонями вытирая слезы.

Мы укладываем Ольгу на носилки. Она совсем как живая. Легкая-легкая - худенькая девчонка, с фантазиями, гордостью, добротой, напряженно думающая, сильно чувствующая, наша милая худенькая девчонка.

Уложив ее на носилки, мы складываем ей руки на груди. Теперь она не похожа на себя - она другая, незнакомая, мертвая.

Говорят, что мужчины не плачут. Не думаю, чтобы это была правда. Много раз в жизни видел я плачущих мужчин, и плакали не слабые, не трусливые, не ничтожные - плакали мужественные мужчины. Смелые и честные люди сильнее переживают горе, сильнее чувствуют.

Надо поднимать носилки, надо трогаться в путь, и я вижу, как, морщась, всхлипывает Сема Силкин, как трясутся плечи Андрея, как слезы стекают с кончика дядькиной бородки, как, уткнувшись в землю лицом, рыдает Николай Третий. Мы вели себя так, как каждый из нас вел бы себя наедине с самим собой. Мы думали, как один, мы чувствовали, как один, нам не перед кем было стесняться.

Только Мисаилов не плачет. Он все думает о своем. Он знает, конечно, что Ольга убита, что Ольги нет, но он еще не чувствует этого.

Не помню, кто первый сказал, что надо идти. Не помню, как мы поднимали носилки, как тронулись в путь. Мы идем между молодыми березами и елочками; двое несут носилки, шестеро шагают по сторонам. Мы часто сменяемся. Не потому, чтобы тяжело было нести, а потому, что каждому хочется быть ближе к Ольге, каждому хочется нести ее.