«Звали жандарма Михай Шинка. Родился он в Нирбаторе, где у его родителей имелся небольшой земельный участок, можно сказать, даже маленький для их семьи, в которой росли четыре дочки. Из-за этого Михай и пошел в жандармы, так как с одной земли они прожить не могли; к тому же, по его словам, быть жандармом — господское занятие, которое на старости лет дает право на получение пенсии. Из-за нежелания идти на фронт и высокого жалованья в жандармы шли многие. Шинка сказал также, что крестьяне с нетерпением ожидают окончания войны. Жандармам приходится бороться с распространителями панических слухов, строго наказывать их, но это мало помогает. Командующий жандармерией генерал-лейтенант Фараго все шлет и шлет указания немедленно положить конец распространению панических слухов и обеспечить спокойствие. Однако сделать это очень трудно, так как русские забрасывают в Карпаты много партизан, которые разлагающе действуют на фронтовиков. С фронта увеличился поток дезертиров, поэтому жандармов часто ставят в так называемые заслоны. В последний раз их выставили в такой заслон против дезертиров на железнодорожной станции в Буштяхазе. На мой вопрос, как лично он обращался с арестованными, Шинка ответил, что жандармы не верят ни одному его слову и что сам он никогда никого не убивал. Тут не выдержал Жига Пап и сказал пленному, что, как ему кажется, его хозяева не такие уж дураки и наверняка за дело платят ему иудины деньги. — Специальность твоя, Шинка, палаческая, — вмешался в допрос Шани Месарош. — Лучше бросить ее, пока тебя не заставили избить родного отца. — Из жандармерии лучше уйти хотя бы потому, — поддержал Месароша и я, — что скоро ее вообще не будет, никакой пенсии тебе за службу в ней никто не даст. Больше того, каждого жандарма привлекут к уголовной ответственности за совершенные им преступления. И избежать ее сможет только тот, кто вовремя уйдет из жандармерии и проявит желание бороться против немецких и венгерских фашистов. Войдя в лес, партизаны прислушались, не подают ли сигналов их отставшие товарищи. Рекаи и Пап сходили на то место, где у них были спрятаны патроны, но отставших не оказалось и там. Было решено немного отдохнуть, предварительно выставив двух дозорных. Связав пленного жандарма, легли, но уснуть никак не могли: беспокоились о судьбе пропавших товарищей. На рассвете я вместе с Яни Кишем отправился на поиски товарищей. Дошли до места, где вчера завязалась перестрелка, но и там не обнаружили никаких следов. Не встретили мы и Дюрку, который еще вчера вместе с румынскими товарищами ушел на разведку в село и тоже не вернулся. Возвратившись на базу, обсудили план дальнейших действий, а пленного жандарма решили отпустить домой, чтобы все жители видели, что партизаны не убийцы, раз они даже жандарма отпустили на свободу. В душе же мы надеялись на то, что Шинка расскажет односельчанам кое-что из того, что мы говорили ему, а это будет только нам на руку. Затем мы набили свои сумки патронами, оставив в тайнике немного патронов для наших товарищей, если они все же придут на базу. В коробку с патронами положили маленькую записочку, в которой сообщали им о себе. Когда мы вернулись, пленный жандарм начал умолять нас не расстреливать его. Ради интереса мы решили еще немного побеседовать с ним, поговорить о венгерской истории, спросить, что он знает о Кошуте, Петефи, Ракоци, Доже, что думает о борьбе за свободу и как расценивает свою работу в жандармерии. Короче говоря, мы решили продолжить наш «семинар». Разумеется, разговор зашел и о Советской Армии, которая вот-вот полностью сокрушит немецкий и венгерский фашизм. На это Шинка сказал: — Если сюда придут русские, они захватят нашу землю. — Не нужна им твоя земля, у них самих такая огромная страна, что они никогда не позарятся на чужое, — ответил ему Жига Пап. — Я полагаю, — начал Рекаи, — что мы отпустим этого жандарма, разумеется, без оружия. Пусть идет к себе в деревню, к людям. Пусть все знают, что мы не убийцы, какими нас рисует хортистская пропаганда. Жиге Папу такое решение командира не очень понравилось. — Из собачины сала никогда не будет, — проговорил он и сплюнул на землю. Однако, несмотря на особое мнение, и он присоединился к общему решению своих товарищей. Шинке мы еще раз напомнили о том, какую жизнь хотим создать в Венгрии, коротко рассказали о Советской власти, о коммунистах, упомянули о значении партизанской борьбы, не забыв намекнуть на то, какая судьба ждет гитлеровских приспешников и предателей родины. В заключение мы объяснили ему, что боремся за то, чтобы отобрать у помещиков землю и раздать ее крестьянам, а это значит, что и его отец и сестры получат хороший надел. Часа в два мы скромно пообедали, не забыв покормить и Шинку, и вышли на опушку леса. Внимательно осмотрели залитую солнцем роскошную поляну, но ничего подозрительного на ней не заметили. Мы тут же отпустили Шинку, предупредив, чтобы он вел себя так, как и подобает честному человеку. Шинка то плакал, то смеялся от радости. Сделав несколько шагов, он вернулся, чтобы поблагодарить нас за подаренную ему жизнь. — Спасибо вам за то, что оставили меня в живых, — сказал он. — Мне стыдно, что я охотился на таких людей. Но что мне было делать, когда приказывали. Ну, помоги вам бог! Снова отойдя от нас на несколько шагов, он неожиданно остановился и, потерев лоб, обернулся и спросил: — Вы меня и вправду отпускаете или, может, застрелите, когда я пойду дальше? — Расстреливать тебя мы вовсе не собираемся. Иди спокойно, — сказал я ему. — Мы ведь не жандармы, которые убивают людей из-за угла. Хорошенько запомни, что мы венгерские партизаны. За полтора или два года службы в жандармерии тебя настолько оболванили, что ты уже не можешь отличить честных людей от мерзавцев. Ну иди! Шинка медленно пошел. Сделав шагов двадцать, он снова остановился и оглянулся. По испуганному лицу его текли слезы. — Иди же, чего ты ждешь?! — крикнул я ему. Он пошел и метров через пятьдесят остановился, затем вынул из кармана белый платок и долго махал им. Потом пошел дальше и вскоре скрылся из виду».