От Фигераса мы добирались третьим классом; наш почтово-пассажирский, ужасно громыхая, тащился до Барселоны целый день; в вагоне было жарко и душно. В Барселоне мы пять часов прождали поезда на Бургос, и опять пришлось ехать третьим классом, сидя на жестких узких скамейках. Испанцы предполагали, что железные дороги в стране принадлежат церкви, и этим объясняли все их недостатки: поезда шли медленно, часто выбивались из графика, локомотивы то и дело ломались, а об удобствах пассажиров и речи не было. Наш поезд пустили по временному пути — магистраль ремонтировалась, и несколько часов мы простояли на запасных путях маленьких станций, пропуская встречный. На каждой станции в вагон влезали крестьяне, загромождая своими тюками и корзинами с живностью и без того не слишком обширное жизненное пространство. Со всех сторон мы были стиснуты, и я напоминал сам себе туго смотанный клубок; так мы просидели всю ночь, почти соприкасаясь коленями с соседями; отовсюду раздавались стоны, плач младенцев, храп спящих людей и кудахтанье бодрствующих кур.

Проход был забит людьми и вещами; добраться до туалета не было никакой возможности, впрочем попасть туда никто и не стремился-он был закрыт.

Трясясь, стуча и подпрыгивая на стыках, поезд тащился сквозь темные ущелья, объезжая невидимые горы; пассажиров укачивало, и у окон, за которыми открывалась черная бездна арагонской ночи, образовались очереди страждущих, желающих облегчиться.

Но дон Альберто воспринимал все эти неудобства с полнейшим хладнокровием, как и полагается истинному дворянину; при тусклом свете слабо мерцающей лампочки он раскрыл томик Сенеки и погрузился в чтение. Крестьяне достали свертки с едой и стали настойчиво предлагать нам толстые ломти хлеба, густо пропитанные соусом из лука, масла и помидоров, протягивали кувшины с простоквашей из козьего молока, дон Альберто продемонстрировал мне, как можно учтиво, никого не обижая, отказаться от подобных угощений. О цели нашей поездки он говорил восторженно, не скрывая самых радужных надежд. «Нас ждет нечто великое, — сказал он. — Помяните мое слово, мы вернемся духовно обновленными».

В Сарагосу мы прибыли в два часа ночи и тут же выскочили на перрон; нас окружили чистильщики обуви, продавцы лотерейных билетов, торговцы пирожками с требухой, нищие калеки; какой-то настырный человек усердно предлагал нам зубные протезы — новейшей марки, сидящие как влитые.

Следующая остановка была в Калатаюде — в расписании она не значилась, по пас опять пустили в объезд: ремонтировалась колея. Лица изменились, но запахи и неудобства остались те же. Среди наших попутчиков оказались новобрачные — рыдающая невеста и пьяный жених; он лег ей на колени и заснул. Две матери кормили грудью младенцев; те фыркали, срыгивали, и брызги молока пролетали в нескольких дюймах от лица дона Альберто, склонившегося над книгой поближе к свету мерцающей лампочки. Небритый священник, покуривая сигару, объяснял нам, как можно, оформив через его посредство большое пожертвование на нужды церкви, обеспечить себе вечное блаженство. Стало светать, заключенные в плетеные клетушки петухи, просунув головы в какие-то невидимые человеческому глазу дыры, возвестили восход солнца. Через два часа мы прибыли в Сориа.