— Да какой я большевик? Я к этим идейным сбоку припека. Все я сказал... Все. Водички дайте! — Он смотрел горящим взглядом на стакан с водой. Казалось, сходил с ума на глазах.

— Кто еще, кроме тебя, состоит членом ревкома?

— Уже говорил. Не знаю никого. Меня только-только ввели в состав от фракции эсеров. Могу сказать одно: ревком откуда-то получает подробные сведения о белых... ну, о вас. Самые секретные! Клянусь детьми своими. Только не возвращайте в камеру, иначе больше мне не жить. Они уже про меня все знают! — и заплакал.

В кабинет вошел плотный, довольно молодой мужчина. Наголо бритый, широколицый.

— Тебе чего, Щеков?

— Я просто так, Игорь Николаевич. Слышу, вы тут... Может, что понадобится?

— Это правда, что Сапего в камере бьют?

— Вообще-то да. Совсем запугали мужика. — Он потер толстой ладонью макушку.

Дзасохов протянул руку к стакану с водой и с видимым удовольствием отхлебнул.

— Послушай, Сапего... Кстати, как тебя лучше называть: Сапего, Сапего-Лимборский или просто Лимборский?

— Сапего, Сапего моя фамилия. Не надо мне этих кличек!

— Ладно, ладно. Мне вот что интересно. Ты тут болтаешь много. Только, жалко, знаешь мало. А то бы всех выдал. Так? Объясни-ка, почему никто из них не выдал тебя? У нас, как видишь, не церемонятся. Но — молчат. Вон Щеков подтвердит. А вот ты продал своих. Не выдержал. Они что, меньше тебя хотят жить?

— Жить всем хочется, чего там...

— Тогда почему же?..

— Потому что идея — главное для них, — горячо воскликнул Сапего. — Они за свою веру хоть на костер!

— А ты?

— А я — нет, получается.

— Не убежденный, что ли, не идейный?

— Эх, господин ротмистр! Когда человек убежден, в нем необыкновенная сила духа...

— Говоришь ты красиво, ведешь себя только не ахти.