Между тем Горобец с Шершавовым начали распрягать. Горобец вполголоса матерился и, припадая на короткую ногу, бегал вокруг кобылы, больше мешая, чем помогая.

— Ладно, — махнул Шершавов Горобцу, — действуй. — И сделал Леньке знак, мол, поговорить надо.

— Ты вот что, — сказал Шершавов, садясь за стол и принимая официальный вид, — гляди там. Сам знаешь, сколь бандитов развелось. Держи ухо востро, понял? В случае чего — удирай, чтобы пятки сверкали, не то они тебя раздерут на две половинки,

— Понял, — сказал Теткин.

— Ну тогда ладно. — Егор Иванович вылез из промежутка между столом и стеной, подошел к Леньке, подержал на его плечах тяжелые ладони, притянул к себе: — Про то, что монашек агитировать, это я так. Проверял тебя. Главное, присмотрись к монастырю. Что там такое. Вроде бандиты туда наведываются. Это Голяков сообщает. А как забраться в монастырь? Вот тут-то и задумаешься про пропаганду. Это для отвода глаз их. Понял?

— Понял, дядя Егор! — выпалил Ленька.

— То-то.

В это время вбежал посыльный волисполкома, по прозвищу Репей, лопоухий малец лет десяти. Шумно дыша, звонко крикнул:

— Дядь Егор, Теткина требоваит Барсук к себе. Грит, чтоб одна нога тут, другая там. — Утер рукавом мокроту под носом и убежал.

Барсук — это была уличная кличка секретаря комсомольской ячейки Лешки Барсукова. Даже заняв такой солидный пост, Лешка остался для всех Барсуком.

— Ишь ты, одна нога, другая нога, — проворчал Шершавов. — Тоже мне начальник. Ну ладно, иди. Я ему говорил про тебя.

Оставшись один, Шершавов заходил по тесному кабинету. Ему ох как не хотелось отправлять Теткина одного в этакую глухомань. Мало ли что может случиться с ним и по дороге, и в этом распроклятом Мухачино. Шершавов имел пока еще неточные сведения, что в Мухачино есть дворы, которые кормят банду Лялина. Но кого-то надо отправлять. Не Лепетюху же. Тот и двух слов не свяжет. Сам бы отправился, да тут дел много. Вдруг банда налетит, пожжет урожай. На полевые работы крестьяне брали с собой ружья для самозащиты, но что сделает неорганизованная толпа, да к тому же разбросанная по делянкам и заимкам, против хорошо обученной и вооруженной банды.

Барсук долго и крепко тряс обеими руками руку Теткина, как будто и не виделся с ним сегодня утром.

— Ты вот что, товарищ Теткин, главное — не теряй пролетарской бдительности. Ты их р-раз — и за жабры, — торопливо наставлял Барсук, — за горло бери, на сознательность дави. Знаю я этих монашек, их только пулеметом можно прошибить. Настоятельница у них ведьма! Все бабы ее боятся, а то бы давно разбежались. Ты им сразу о задачах Совецкай власти, мол, глядите, вон весь мировой пролетарьят подымается против буржуев да попов, а религия — опий для народа и дурман. Ты им скажи, мол, скоро р-раз — и мировая революция. Как бы не проспали они ее в Мухачино. Небось потом сами прибегут к нам, а мы их решительно не примем. Так и скажи, мол, решительно! А мировая революция — это тебе не обедню служить. — Барсук рубил ладонью перед собой, глаза его горели. — Тут, брат, голова нужна. А то, что белые скоро возвернутся, так то брехня. Вот у нас где Совецка власть, — ударил себя кулаком в грудь Барсук, — и пусть себе намотают на ус. — Доверительно произнес: — Ты с ними не очень-то церемонься. Решительно, р-раз... Ежели поесть или переночевать надо будет, то иди к Хамчуку или к Левону Голякову. Он там активист и наш мужик. Ячейку бы там создать, да не пойдут, зараза! А представляешь, что было бы? Представляешь?! — Но Ленька не Представлял, а переспросить постеснялся и только кивал. — Вернешься, доложишь. Усек?