Он полухохотнул и сардонически произнес:

– То, что всем женщинам бывает так трудно сделать: быть послушными, без возражений и споров делать то, что им говорят, и перестать умничать. – Он резко повернулся. – Вы останетесь в гостинице. Я вернусь позже. Надеюсь, к тому времени вы будете готовы… дать мне правильный ответ. – Он захлопнул за собой дверь.

Если он попытается изнасиловать меня, я убью его, подумала она. Я не могу лечь с ним в обмен на свободу: мой муж никогда не простил бы меня, и я сама не смогла бы себе этого простить, потому что мы оба знаем, что это не гарантировало бы ни его свободы, ни моей, да если бы даже и гарантировало, он не смог бы жить с этим и вернулся бы, чтобы отомстить. И я не смогла бы с этим жить.

Она встала, подошла к окну и посмотрела на оживленную деревню, заснеженные горы вокруг, границу где-то там, так недалеко.

– Единственный шанс, который у Эрикки есть, это если я вернусь назад, – пробормотала она. – Но я не могу, для этого нужно разрешение майора. Да и в этом случае…

ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК. 11:58. Схваченный огромными руками Эрикки, нижний конец центрального железного прута оконной решетки выскочил, взметнув фонтанчик цементной пыли. Он торопливо толкнул его на место, выглянул в окошечко в двери клетки и осмотрел коридор. Никто из охранников не появился. Он быстро уложил назад кусочки цемента и каменную крошку, прикрыв основание прута. Над этим прутом он трудился бо́льшую часть ночи, расшатывая и дергая его во все стороны, возясь с ним, как собака с костью. Теперь у него было оружие и рычаг, которым можно было согнуть и вынуть другие прутья.

На это уйдет полчаса, не больше, подумал он и опустился на нары, удовлетворенный. После того как вчера вечером ему принесли поесть, полицейские оставили его в покое, уверенные в прочности своей камеры. Сегодня утром ему дали кофе, отвратительный на вкус, и кусок черствого хлеба, потом непонимающе таращились на него, когда он попросил увидеться с майором и с женой. Эрикки не знал ни как будет «майор» по-турецки, ни его имени, а просто показал себе на плечи, изображая звание, и они сообразили, о ком он говорит, однако лишь пожали плечами, добавили еще что-то по-турецки, чего он не понял, и снова ушли. Сержант больше не появлялся.

Каждый из нас знает, что делать, думал он, и Азаде, и я, каждому из нас грозит опасность, каждый сделает все, что сможет. Но если до нее дотронутся или причинят ей боль, никакой Бог не поможет тому, кто это сделал, пока я жив. Клянусь!

Дверь в конце коридора открылась. Майор зашагал в сторону его камеры.