Вдруг оказавшись вне центра внимания, я вздохнула с некоторым облегчением. Кон до поры до времени перестал обо мне задумываться, а Лиза вполне меня признала. Всю ту ревность, что она, возможно, и питала на мой счет поначалу, Лиза перенесла на Жюли, которая (нужно отдать девушке должное) ничем того не заслужила. А ко мне Лиза вроде бы даже прониклась симпатией, и меня не оставляло странное впечатление, будто со свойственной ей флегматичностью, занятая только братом, она даже испытывала своего рода благодарность за мое присутствие в Уайтскаре, где мистер Уинслоу упорно видел в ней постороннюю, что-то вроде платной домработницы и бедной родственницы в одном лице. Миссис Бейтс относилась к ней с чуть ревнивой настороженностью северянки, а сам Кон – с небрежной приязнью, принимая все, включая самое ревностное обслуживание его драгоценной персоны, как нечто само собой разумеющееся.

А жара тем временем усиливалась, заряжая воздух громовыми раскатами, добавляя еще и эту угрозу к прочим приметным ощущениям гнетущей тяжести. День за днем огромные облака, точно хлопья пены, неспешно возводили на юго-западе свои грозовые башни. Деревья тяжко поникли, точно и сами истомились от зноя, выжидающее небо отливало глубокой синевой.

А Кон все молчал да следил за облаками и изматывал себя и подручных, точно галерных рабов, чтобы успеть скосить поля до того, как погода испортится… И с той же самой холодной сосредоточенностью – и по весьма сходной причине – он следил за дедушкой…

Настала среда, но гроза так и не разразилась. Дышать стало легче, повеял легкий ветерок, хотя громады роскошных облаков так и не всколыхнулись. Но ощущение подавленности (или дурное предчувствие?) словно бы схлынуло.

Мистер Исаак приехал к полудню, и дедушка тотчас же увел его в кабинет. Я минут на десять предоставила их самим себе, а затем отправилась в гостиную за хересом.

Не успела я пересечь холл, как вниз спустилась Жюли, натягивая перчатки.

Я остановилась.

– Ой, привет! Уже уходишь? Бог мой, да ты сегодня как картинка!

И я не солгала. Хлопчатобумажное платьице цвета лимонного мороженого дополняли белые перчатки. Светлые, отливающие золотом волосы были уложены в прихотливую и очень привлекательную прическу, придуманную по меньшей мере в двух сотнях миль от Уайтскара. На руке покачивался короткий жакетик из той же ткани, что и платье.

– О-очень мило! – протянула я. – Но почему так рано? Мне казалось, Дональд не выберется до ланча.

Девушка натянула вторую перчатку и резким, едва ли не свирепым рывком сдвинула выше массивный золотой браслет.