– Так это ты пароль Кондратию Филипповичу притащил?

– Я, Фома Филимонович.

– А кто сказал тебе?

– Командир отряда, товарищ Дмитрий. А лесник вам кланяться велел.

– Трофим?

– Да, Трофим Степанович.

– Видать, он тебя и с партизанами свел?

– Наоборот, партизаны с ним познакомили.

Таня сняла с самовара трубу, обтерла его тряпкой, продула и попросила деда поставить на стол. Но прежде чем Фома Филимонович успел приподняться, Семен быстро подхватил самовар и водрузил его на стол.

На столе появились фаянсовые кружки, чайник. Белая скатерть с синей махровой каймой,

стираная-перестиранная, оживила скромную обстановку.

– Ты что, дедок? – удивленно спросил я, видя, что Таня расставляет тарелки. – Угощать собираешься?

– А как же! Чем богаты, тем и рады. Я же манил тебя в гости, – он подмигнул мне, – а ты все ломался.

– Напрасно, отец. Время дорого… Мы…

Старик взглянул на меня с таким укором в глазах, что я не окончил фразы. Видно, мало было радости у этих людей и давно не сидел за их столом близкий человек.

Я быстро сбросил пальто и сел за стол. Собственно, торопиться мне было некуда. Прошло всего сорок пять минут, как я покинул Опытную станцию.

Семен последовал моему примеру. Он отстегнул от поясного ремня флягу, выразительно посмотрел на меня и приладил ее, чтобы она не упала, к заварному чайнику.

Таня подала на стол большую сковороду с пузатыми, докрасна зажаренными карасями и солонку с крупной серой солью.

– Что это за надпись грозная красуется на вашем заборе? – спросил я Кольчугина.

– Это Таня смастерила, – ответил старик. – Туда, где такая вывеска, немцы в жисть ногой не ступят. Уж больно боятся они сыпняка. Пуще, чем черт ладана.