поздно!

Фома Филимонович затих, глядя на какую-то точку, и после долгого молчания проговорил:

– Все пройдет, Кондрат… Все стерплю! Дай только опомниться! – Он вдруг сильно затряс головой, как бы стараясь от чего-то освободиться, и сказал жалобным голосом: – Нельзя же так враз – и забыть Семенку… Нельзя!…

– А мы и не забудем! – твердо произнес Логачев. –

Никогда не забудем! И фашистам припомним…

Фома Филимонович грустно покачал головой, думая о чем-то своем.

Чтобы рассеять его немного и отвлечь от мыслей о

Семене, я сообщил о наших подозрениях и о том, как мы подготовились к этой встрече.

Фома Филимонович сказал:

– Я никого в тот раз не видел. Я пришел, прождал час и ушел… А теперь мне кое-что ясно.

– Что тебе ясно? – насторожился я.

Оказывается, в день гибели Семена со станции на проческу леса ушли двое солдат, прихватив с собой самого крупного и злющего кобеля, под кличкой Спрут.

– Они вышли раньше тебя?

– Раньше. Их до Ловлино довезли на машине.

– А зачем они поехали в Ловлино?

Несколько дней назад из райцентра на Опытную станцию приезжал гестаповец и сказал, что около деревни

Ловлино, в лесу, староста обнаружил зарытый в песок парашют, и коль скоро гестапо не располагало собаками-ищейками, он попросил Гюберта обследовать местность. Гюберт отрядил солдата – проводника овчарки, а второго прислало гестапо. Солдаты уехали и не вернулись.

– Ты знал в лицо обоих? – спросил я.

– Одного знал хорошо, второго видел один раз.

Я предложил сходить к кустам, где мы спрятали трупы.