Большой двор базарного караван-сарая был полон ослов, оставленных колхозниками, приехавшими в город.
Довольные большим обществом, обычно спокойные, ослы здесь гонялись друг за другом, играли, дрались, не обращая внимания на зной. В тени, опустив головы, стояли лошади.
Несколько верблюдов лежали на припеке, откинув большие головы с брезгливо отвисшими губами и полузакрытыми глазами, полные безразличия и презрения к окружающей их шумной и глупой мелкоте.
В воротах тесной кучкой стояли люди. Один из них говорил, делая энергичные жесты. Слушатели согласно кивали головами. И здесь говорят все о том же – о смерти
Мохаммед-Рахима…
После полудня Сафар зашел в городскую баню. В раздевальне стояла приятная прохлада. Вниз, понижаясь как ступени, одна за другой шли восьмиугольные сводчатые залы с выходами в разные стороны. Свет падал сверху, из отверстий в сводах.
Сафар осторожно ступал по скользким каменным плитам, отшлифованным ступнями многих поколений. Баня существовала несколько столетий. Она стала подземной, так как город давно утопил под собой прочное древнее сооружение.
Отдыхая, Сафар прилег и темной нише. Сквозь плеск воды доносились голоса людей, и он прислушивался к своеобразной перекличке:
– Их следует повесить. Публично, на Регистане, чтобы все видели!
– И подтянуть повыше.
– Правильно!
– Нужно их еще найти!
– Разве никто не арестован?
– Не слышно.
– Говорят, уже нашли следы.
Сафар прислушивался: везде одно и то же… Голоса умолкли. Сафар положил руку под голову и задремал.