– Право, сэр, я и в толк не возьму, что вы такое говорите, – пролепетала она. – Оно конечно, сэр, у моей дочери, миссис Кэддлс, и вправду есть ребенок, сэр…

Она опять судорожно присела и склонила нос набок, пытаясь придать своему лицу невинно-вопросительное выражение.

– Покажите-ка мне ребенка, миссис Скилетт, – сказал

Редвуд.

Искоса поглядывая на ученого хитрым и трусливым взглядом, миссис Скилетт провела его в сарай.

– Оно конечно, сэр, тогда на ферме я дала его отцу баночку, может, там что и оставалось, а может, я и с собой прихватила самую малость – как говорится, по нечаянности. Собиралась-то второпях, тут не мудрено и ошибиться… Редвуд пощелкал языком, желая привлечь внимание младенца.

– Гм, – сказал он наконец. – Гм…

Потом он объявил миссис Кэддлс, что ее сын – отличный мальчуган (ничего другого ей и не требовалось), и после этого ее уже не замечал. Видя, что она тут никому не нужна, миссис Кэддлс вскоре совсем ушла из сарая. И тогда Редвуд повернулся к миссис Скилетт.

– Раз уж вы начали, придется продолжать, – сказал он.

И прибавил резко: – Только смотрите, на этот раз не разбрасывайте его где попало.

– Чего не разбрасывать, сэр?

– Вы отлично знаете, о чем я говорю.

Старуха судорожно сжала руки – еще бы ей было не знать!

– Вы здесь никому ничего не говорили? Ни родителям, ни господам из того большого дома, ни доктору? Совсем никому?

Миссис Скилетт покачала головой.

– Я бы на вашем месте держал язык за зубами, – сказал

Редвуд.

Он подошел к дверям и огляделся. Сарай стоял между домом и заброшенным свинарником и выходил на проезжую дорогу за воротами. Позади возвышалась стена из красного кирпича, утыканная поверху битым стеклом, увитая плющом и заросшая желтофиолью и повиликой. За углом, среди зеленых и пожелтевших ветвей, над пестрыми грудами первых опавших листьев виднелась освещенная солнцем доска с надписью: «Вход в лес воспрещен». В

живой изгороди зияла брешь, пересеченная колючей проволокой.

– Гм, – еще задумчивее промычал Редвуд. – Гм-м.