Дверь, как гигантская мембрана, сотрясалась от спора, утомленных и хриплых прений, выразительность интонаций которых решительно не годилась для маленькой комнаты в уединенном флигеле, похожем на дачу. Голоса и словарь спорящих явились сюда с митингов, с массовок, с уличных прокламаций.

Павлу Алексеевичу стало холодно, как будто он стоял не в теплом, полутемном закоулке квартиры, а на молу или каменистом берегу при крепнущем ветре. Волна идет, загибая вперед белый гребень, с протяжным шумом разбивающийся о препятствия и обдающий первым посылом мельчайших брызг. Но вот вторая волна, третья. Ветер ощутимо прибывает. Пятая и шестая очередь валов несут не облако, не легкий дым сырости, возникающей над шелестом паденья, они взрываются, – залог шторма, – темным шипеньем соленой влаги, с запахом водорослей и рыбы: внутренностей далей моря. Лучше уйти: полы одежды прилипают к ногам, легко поскользнуться – ветер напорист.

– Завтра будет в газетах объявлена благодарность царя за успешное подавление беспорядков и за энергию, – палаческая работа оценена. Шмидт обречен. За две недели барон успел пролить столько крови!

«Буценко, – узнает Павел Алексеевич, – матрос с

„Очакова“ и член революционной комиссии».

«Он же нелегальный, полиция с ног сбилась – его ищет.

И если его найдут, то будет плохо…» Кому? Он не ответил себе на страшный этот вопрос.

Послышалась самая родная в мире, поспешная, неровная речь.

– Мы выслушали сообщение, теперь я дам слово «товарищу Антипу» из Москвы. Здесь, в Севастополе, революция потерпела жестокое и, несомненно, временное поражение, но там, на севере, снова кипит недовольство и революционный гнев…

– Я покинул Москву пятнадцатого ноября, – начал невидимый оратор, напрягая простуженное горло. – В дороге я узнал о событиях в Черноморском флоте, рвался сюда, но сообщение… – У него, вероятно, не хватило сил, и дальше пошло совершенно невнятное сипенье.

Павел Алексеевич смутился и почувствовал, что краснеет: ему казалось, что говоривший подозревает о подслушивании. Он на цыпочках повернулся.

– Опять начинается московское.

С кегельбанным грохотом, неистово гремя ступеньками, слетела с лестницы Агаша.

– Павел Алексеич! Павел Алексеич! Чего же вы? Нина

Николаевна бушует.

2

Худощавая девушка в шелковом халате, готовом затлеться жаром, который он облегает, с повадкой тирана семьи, с бранью и цыканьем на губах, большеротый урод, прекрасно знающий свое очарование, – Нина Николаевна, паля папироску, кричала:

– Бедлам! Сумасшедший дом! Палата номер шесть! И