– Что ж тут удивительного? – отрезала тетка. – Бедным людям трудно девушку держать взаперти. А она не слепая, не глухая.

Сарья принялась прощаться.

– Прощайте! Я надеюсь, все делает аллах к нашему счастью и благополучию. Я рада, – у меня в родстве будет такое почтенное семейство!.

Она села верхом на пряничного ослика в серой пушистой шерсти. Ослик засеменил, взбивая копытцами невысоко поднимающуюся белую, как сахар, пыль.

– До чего сладка! – сказала тетка Фатма.

VI

Вернувшись в дом, они застали Сакину, стоявшую в углу с измученным лицом. Она поглядела на них блестящими глазами и отрывисто, пословно, произнесла:

– Вы решили дело без хозяев. Отца нет, а я не дала согласия.

– Послушайте, что она говорит! – насмешливо закричала Гыз-ханум, подбоченясь и заиграв плечами. – Отца нет!.. Да что он понимает, старый мерин! А с каких это пор нужно спрашивать согласия у девчонок?

Она покрикивала с решимостью грубиянить до тех пор, покуда не утомит всякое сопротивление. Она загоралась от своего голошения, словно ей кто перечил. Тетка Фатма подбежала к сестре, стала толкать ее к выходу, что-то шепча. Гыз-ханум тряхнула головой так, словно голова должна была зазвенеть, как грозный бубен, и ушла вихляющейся, раздраженной походкой. Сакина подумала, что сестренкам на огороде попадет.

– Сакина, девочка моя, доченька, – ласково начала

Фатма увлекая ее к груде лохмотьев в углу. Девушка села, посмотрела на тетку. Красный круглый лик сверкал бисерным узором пота, глаза мерцали, как вымытые вишни, даже губы лоснились, – хоть клади на сковороду. Она улыбалась, пылая, как лавашная печь, от нее исходил дух бабьей усталости, – запах подмышек и сытого рта. Горячо уверенная, что все, что она делает, хорошо лучше нельзя, Фатма действительно переполнялась родственной любовью, неподдельной, искренней, всеобъемлющей. «Я желаю добра тебе», – надувались щеки. «Дай обниму тебя», – тянулись жирные руки. Колени приглашали сесть на них, и

Сакина, уронив на них голову, расплакалась.

И тихо, тонким голосом тетешканья, колыбельных напевов и поглаживая вздрагивающую спину, и целуя волосы, начал; Фатма уговоры. Она не прерывала речь, переводя дух, она всасывала ее, как вздох, так делают ребята, увлекаясь рассказом и это, детское, больше всего трогало

Сакину.

– Успокойся, не плачь, моя золотая, к чему? Жизнь идет, точит дряхлых, растит молодых. Посмотри кругом, глянь на свою семью. Отец твой стар и неудачлив, а мать…

Что о ней говорить, сестра моя хлеба досыта не поела.

Может, она в молодости Гассана, как султана, любила, да сгорела эта любовь, одни головешки остались глаза дымом выедать. Посмотри, как вы живете, ведь спите на голом полу, ни паласа, ни кошмы, ни коврика. А как «он» живет?