свирепом старике шевельнулось нечто похожее на расположение к другому человеку; оставаясь с глазу на глаз с молодым живописцем, он переставал хмуриться, лицо его прояснялось, и голос звучал не так строго. В одну из хороших минут он, должно быть, рассказал своей пленнице о художнике, и та стала просить старика дозволить и ей посмотреть, как он рисует. Юзуф-хан по-своему, очевидно, сильно любил молодую женщину, ради нее и дворец начал перестраивать, а потому не мог отказать ей в ее просьбе.
С тех пор каждый день, когда хан являлся в комнату, где работал художник, вместе с ним приходила и пленница, закутанная с ног до головы в густую чадру. Она садилась подле хана и сидела молча и неподвижно. Сначала ревнивый хан украдкой, подозрительно поглядывал то на того, то на другого, но, убедившись, что ни его пленница, ни художник не делают ни малейшей попытки завязать между собой знакомства, успокоился.
На первых порах художник действительно не обращал никакого внимания на закутанную фигуру женщины, которую принял за одну из жен хана, но однажды, провожая глазами удалившегося хана и его спутницу, он увидел, как та незаметно бросила на пол плотно скомканную бумажку, подкатившуюся ему под ноги. Развернув ее, он, к большому изумлению, прочел:
«Я, как и ты, армянка; зовут меня Зара Унаньянц, курды похитили меня и продали в Суджу здешнему хану. Мне очень худо. Спаси меня. Отец мой очень богат, и если ты отвезешь меня к нему, он озолотит тебя. Я уговорила хана перестроить дворец в надежде, что между мастерами будут, наверное, армяне, и мне удастся переговорить с которым-нибудь из них. Еще раз умоляю – помоги!»
Прочитав эту записку, художник сильно взволновался.
Хотя лично он не был знаком со старым Унаньянцем, но много слышал о дивной красоте его дочери и о таинственном ее исчезновении.
Она была похищена на большой дороге, когда ехала со своим дядей в гости к родственникам матери. В кругу родных и знакомых ее давно считали умершей.
Когда на другой день Юзуф-хан снова появился в сопровождении Зары, художник, рисуя замысловатую арабеску, написал на стене:
«Я весь к вашим услугам, надо только обдумать!»
Хан, разумеется, по-армянски не знал, а потому, несмотря на то, что глядел во все глаза, не понял разрисованных художником завитушек и черточек, которые были не что иное, как слова, понятные для его пленницы.
В ту минуту, когда старик особенно