Аркадий Владимирович в свою очередь посылал Осипу

Петровичу нижайшие дружественные поклоны, отговариваясь в то же время недосугом за массой работы и хлопот по отряду, не дающих ему возможности приехать.

Убедясь, наконец, что Аркадий Владимирович умышленно сидит дома, Рожновский в одно из воскресений решил поехать сам к нему.

– Про Магомета рассказывают, – весело говорил Осип

Петрович, входя в комнату Воинова, – будто бы однажды он приказал горе приблизиться к нему, но гора его не послушалась; тогда он сам пошел к горе. Вот так и я: приглашал, приглашал вас, вы не едете, пришлось самому приехать. Ну, здравствуйте!

– Ах, это вы, Осип Петрович! – радостно воскликнул

Аркадий Владимирович. – Вот сюрприз-то. . Спасибо вам, дорогой, что приехали; вы представить себе не можете, как я соскучился здесь один на посту.

– Воображаю. Отчего же вы к нам не приезжали, коли уже так вам скучно было?

– Некогда, дорогой; масса работы.. Планы черчу, книги заканчиваю, мало ли еще что. .

– Та не брешите, пожалуйста, бо я сам бачу, якая-сь такая у вас работа! – перебил его Рожновский. – Скажите лучше, дуетесь вы на Лидию Оскаровну, оттого и не едете.

Воинов слегка вспыхнул, хотел что-то сказать, но вместо того махнул рукой и угрюмо насупясь, зашагал по комнате.

– Эх, Осип Петрович, – заговорил он после некоторого молчания,– разве я дуюсь? Что уж тут. . Будем говорить напрямки. Посмотрите на меня хорошенько: скажите – не изменился я? По глазам вашим вижу, что вы замечаете во мне большую перемену.. А отчего? Я думаю, мне и рассказывать не надо, без рассказов понимаете. И за что? Ну скажите – за что? Чем я виноват перед нею, чем заслужил такое отношение?

Последние слова Воинов почти прокричал, стоя перед

Рожновским и заглядывая ему в лицо тоскливо-недоумевающим взором. Тот ничего не ответил, а только с досадой крякнул и слегка потупился.

Он действительно с первого же взгляда на Аркадия

Владимировича нашел в нем большую перемену. Еще недавно такой жизнерадостный, бодрый и веселый, лихой поручик теперь как бы потух, осунулся, побледнел. . Глядя на него, можно было предположить в нем серьезную и упорную болезнь. Воинов между тем продолжал:

– Конечно, насильно мил не будешь, я это сам понимаю; понимаю и то, что такая барышня, как Лидия Оскаровна, не может полюбить меня..

– Почему? – резко, с досадой перебил его Рожновский.

– Понятно почему, – совершенно искренно воскликнул

Воинов, – я для нее слишком ординарен! Армейский поручик, малообразованный, неинтересный. . Все это я отлично понимаю и ни на минуту не увлекаюсь и прежде не увлекался несбыточными надеждами. . Не в том дело; но скажите, за что оскорблять меня так? За что относиться с таким недоверием, с такой враждебностью? Вот что больно и горько! Тем более обидно, что вначале она относилась ко мне очень хорошо, скажу прямо, по-дружески, припомните вы сами, Осип Петрович, как мы с Лидией Оскаровной по целым вечерам просиживали вдвоем, еще вы подчас подтрунивали над нами. . Ведь находила же она для меня тогда и слова, и разговоры, а теперь двух-трех слов не скажет, а если и скажет, то непременно съязвит, уколет. . Разве это не больно? Разве не имел я права огорчаться и приходить в отчаянье?