– Вы, кажется, что-то спрашиваете? Извините, не слышу…

Следователь повторяет вопрос. Серебрякова медленно жует губами, потом нехотя произносит:

– А коли они писали, так вы их и спрашивайте… Я за их писанину отвечать не могу… Хотите верьте, хотите нет…

– А вы объяснить не можете?

– Не берусь.

– Да, объяснить это трудно. Я вас понимаю, Серебрякова, – говорит следователь. – Трудное у вас положение: сказать правду не хотите, а опровергнуть документы не можете…

– Считайте как хотите. А я не признаю…

И внезапно, со злым и тупым упорством, кричит:

– Слышите, не признаю!. Не приз-на-ю!.. Ясно?..

– Вполне, – отвечает следователь. – Все ясно, Серебрякова, Что ж, так и запишем, что вы все отрицаете…

– Пишите на доброе здоровье. Пишите, – почти шипит старуха.

И хотя ее, объяснения бессмысленны, отрицания нелепы, утверждения лживы, она занимает эту позицию до самого конца следствия, оставаясь до последнего своего вздоха лютым врагом всего того, что лишило ее детей, привилегий, пенсии, а главное – лишило возможности и дальше доносить, обманывать, предавать и посылать на каторгу и в тюрьмы людей, имевших несчастье ей поверить…

В этом и заключался главный смысл ее долгой, страшной и гнусной жизни, жизни ядовитой змеи.

КАРЬЕРА КИРИЛЛА ЛАВРИНЕНКО

Весною 1928 года я как-то поздно засиделся в своем кабинете, в здании Ленинградского областного суда на

Фонтанке, где когда-то, до революции, помещалось министерство внутренних дел. В правом крыле этого странного здания, двухэтажного по фасаду и пятиэтажного во дворе, находились кабинеты старших следователей, в которые вел длинный темный коридор с неожиданными поворотами и тупиками.

Именно в больших комнатах этого крыла некогда находилась охранка, или Третье отделение, как она именовалась. Вероятно, поэтому правое крыло здания министерства внутренних дел имело свой особый подъезд и, кроме того, выход во двор, откуда можно было пройти на

Пантелеймоновскую улицу.